«В какое странное время мы живем, — думал Бурцев, шагая к месту встречи с Пименовым. — Никогда еще наше государство не было таким аморфным и бессильным. Все эти нынешние „силовые структуры“ на самом деле откровенно слабы — и, что самое страшное, складывается впечатление, что новым властителям эта слабость выгодна, есть возможность хорошую рыбку половить в мутной водичке… А новоиспеченные начальнички этих силовых структур — эти „юннаты“, как их профессионалы называют — они тоже какие-то совсем странные… Иногда кажется, что они прямо заинтересованы в скорейшем ссучивании своих подчиненных — пусть спиваются, пусть сдруживаются с теми, кого они сажать должны… А все это пиздобольство про беспощадную войну с преступностью? Слушать противно — пудрят мозги обывателям, которые верят в эту брехню только потому, что без надежды жить совсем уж как-то страшно…»
Дмитрий Максимович вдруг скривился, как от сильной боли — он поймал себя на мысли о том, что и сам тоже ловил рыбку в мутной воде — может, и не такую крупную, как на самом «верху», но все же… Бурцев гонял от себя такие мысли — тягостно было ему, бывшему чекисту, причислять себя к когорте жуликов. Бизнесмен — оно, конечно, звучит поприличнее… Только от самого себя убежать-то все равно никому еще не удавалось…
«Ладно, — постарался договориться сам с собой Дмитрий Максимович. — Сейчас главное — из этого говна с „Абсолютом“ вылезти… А там… Лишь бы фирма сохранилась — в конце концов, не может же этот беспредел в государстве вечно продолжаться…»
Еще на подходе к летнему кафе Бурцев заметил за одним из столиков сухощавую фигуру Пименова, и настроение у бывшего «комитетчика» стало понемногу выравниваться. Сашку Дмитрий Максимович знал много лет — знал и уважал, а в каком-то смысле даже и любил. Пименов, конечно, не был ангелом — но он был настоящим опером, для которого работа важнее хороших отношений с начальством или с «братвой». Пименов не работал на Бурцева в прямом смысле, он, скорее, помогал, когда мог, когда это не противоречило его принципам. Ну, а Дмитрий Максимович в ответ старался немножко «подкармливать» опера, чтобы тот не протянул ноги на государственной зарплате…
Поздоровавшись с Сашкой, Бурцев не стал сразу заводить серьезный разговор о своих проблемах. У них с Пименовьм был выработан особый ритуал на встречах — сначала они всегда просто пили кофе и трепались за жизнь, и лишь потом переходили к вещам более серьезным. Но на этот раз они даже кофе допить не успели — Пименов как раз прикуривал, скосив глаза на кончик сигареты, когда Бурцев, оборвав фразу на полуслове, вдруг ткнулся лицом в стол, пятная белый пластик кровью… Выстрела Пименов не слышал, но все равно сразу понял, что Дмитрий Максимович получил пулю в голову… Не зря, видно, называл Сашку одним из своих любимых учеников Сергей Николаевич Клеверов — легендарный мастер с «Динамо»: капитан среагировал мгновенно: упал боком на землю со стула, выхватил пистолет из наплечки, перекатился, нашел глазами цель — бегущего к выходу из Летнего сада сутуловатого человека со «стволом» в руке… Остальные посетители кафе даже не успели еще осознать, что, собственно, происходит, когда капитан Пименов произвел три прицельных выстрела подряд по убегавшему киллеру.
Сутулый упал, но тут же поднялся, и почти сразу же закричали люди, стайкой метнулась невесть откуда взявшаяся детвора, перекрывшая капитану цель… Опер выругался, вскочил на ноги и побежал к выходу из сада, но успел лишь увидеть рванувшую по Фонтанке в сторону Невского белую «девятку»…
Туз, плюхнувшись на заднее сиденье машины, хрипло выдохнул прямо в белые от страха глаза «бычка»:
— Гони, хули вылупился, бакланюга!
«Бычок» всхлипнул и дал по газам — его всего трясло, потому что таких раскладов он никак не ожидал. Парня — кажется, его звали Пашей — использовали «втемную», он всего-то навсего должен был доставить Туза к Летнему саду и оттуда — в аэропорт, и ничего этот Паша не знал ни о своем пассажире, ни о том, что за дело у него минутное намечалось в любимом месте отдыха петербуржцев.
Симоненко стонал от жгучей боли в правом боку, рвал руками торопливо автомобильную аптечку, а Паша давил на газ, постоянно оглядывался и истерично повторял:
— Я на «мокрое» не подписывался, не подписывался, не подписывался…
Машину Паша гнал к Московскому проспекту — видимо, он еще не успел понять, что его пассажиру уже не нужно в аэропорт… На Московском Туз немного отошел от шока и понял, что при такой езде их первый же «гаишник» остановит — а там, там этот придурок Паша его сдаст вчистую…
— Во двор давай! — скомандовал Симоненко, кривясь от боли.
— А?! — Паша дернулся от звука его голоса так, что «девятка» резко вильнула на скорости.
— Во двор, падла, убью!! — заревел Туз, и «бычок» мелко закивал, свернув в ближайшую подворотню — там он и остался, глупый, в своей «девятке» и с пулей в недоразвитом мозгу…
А Туз, накинув Пашину куртку, ушел дворами, сделал круг, вышел к скверу, упал на скамейку. У него сильно кружилась голова.
После «работы» Симоненко должен был вылететь в Мурманск, чтобы «отфильтроваться» там пару недель — но теперь билет на самолет стал ненужным, с дырой в боку в аэропорт можно даже не соваться… Дешево все получилось… А сейчас еще этого Пашу в подворотне найдут, и начнется — облавы и прочесывание города, план «Перехват» и прочие мусорские мульки…
Туз встал со скамейки и, качаясь, побрел к будке таксофона. У него уже все плыло перед глазами, когда он набирал номер мобильного телефона Антибиотика.
— Ну! — откликнулась трубка голосом Виктора Палыча.
— Это я, — прохрипел Туз, но Антибиотик не узнал его.
— Кто «я»?!
— «Семерик», — представился Симоненко старым своим «погонялом», о котором знали немногие. — У меня «палево», я заболел. Там рядом с человеком мусорно было, красный шумнул… Я заболел, тяжело… Помоги…
Виктор Палыч разразился длинной матерной тирадой, потому что хоть и говорил Туз языком условным, но все же — радиотелефон есть радиотелефон, это ж понимать надо.
— Ты, падло, офонарел совсем! Ты где?
— У парка… Победы… — Туз уже еле ворочал немеющим языком, с лица его градом катился пот.
— Выходи поближе к метро, тебя подберут! — рявкнул Антибиотик и тут же спросил о водителе Паше: — А где этот… маленький? Вы ж на колесах были?
Симоненко обтер рукавом лоб и выдохнул:
— Он… уехал… Совсем…
— Ну!… — Антибиотик, казалось, просто задохнулся от возмущения и отключил телефон.
Туз вывалился из будки и, шатаясь, пошел по направлению к станции метро «Парк Победы». Но сделать он сумел всего несколько шагов — в боку что-то словно лопнуло, дыхание перехватило, и Симоненко упал лицом в асфальт. Сердобольные прохожие вызвали «скорую», но Туз не видел и не чувствовал, как его грузили, как везли в больницу имени Костюшко, как укладывали его на операционный стол, как извлекали пулю… Очнулся Симоненко лишь через несколько часов. Открыв глаза, Туз сразу увидел над собой два лица, принадлежность к «мусорне» которых не вызывала ни малейшего сомнения. Это были опера из «убойного» отдела Гоша Субботин и Саша Пименов.
— Очнулся? — сухо спросил Туза Субботин. — Ну, и хорошо. А теперь давай по порядку — кто ты, откуда, кто на «работу» подрядил… Ну?
Туз устало закрыл глаза. Вот и все. Вот и лоб в «зеленке»… Когда-нибудь так и должно было все закончиться.
— Ты что, «крестничек», — голос второго опера заставил Туза открыть глаза, — язык проглотил? Разговаривать разучился?
Симоненко с ненавистью посмотрел на него и прошептал:
— Падлы… Падлы красноперые…
А на следующий день с Гошей Субботиным связался опер из пятнадцатого отдела РУОПа Вадим Резаков, который, выполняя поручения начальника отдела Никиты Кудасова, хотел взять образцы голоса Туза — чтобы сравнить их с голосом неизвестного на магнитофонной пленке, которую Валера Ледогоров подкинул РУОПу.
