формы, а не самой сути Компромисса.
Разумеется, в Австрии хорошо понимали, что Компромисс этот был для монархии Габсбургов единственной возможностью сохранить за собой статус великой державы, а в Венгрии – что он не только не уменьшил, а даже увеличил шансы страны на национальное самосохранение, а кроме того, позволил приобщиться к этому статусу великой державы. Хотя среди министров обороны империи не было ни одного венгра, а среди высшего имперского военного командования – лишь единицы, 30 % дипкорпуса и 4 из 10 министров иностранных дел были подданными венгерской короны. Принимая во внимание то, как важен был образ славной средневековой венгерской «империи» для пробуждения национального самосознания народа, нет ничего удивительного, что в век всеобщей увлеченности национализмом венгерские его приверженцы оказались потрясены перспективой, которая открывалась перед страной, составляющей половину империи. Динамика демографического и экономического роста могла вскоре склонить чашу весов в их сторону и даже заставить правящую династию перенести свою резиденцию из Вены в Будапешт (идея, кстати, впервые пришла в голову именно Кошуту в 1848 г., хотя при иных обстоятельствах и по другим причинам).
Второй особенностью венгерского прошлого, лелеемой в либеральной среде с конца XVIII в., являлось предполагаемое параллельное развитие отечественного и английского конституционализма (Be- /362/ ликая хартия вольностей была старше Золотой буллы Эндре II всего на семь лет). С точки зрения внутренней политики, этот аргумент убедительно свидетельствовал в пользу Компромисса, который покончил с неограниченным абсолютизмом и создал для обеих ведущих наций империи Габсбургов новую – либеральную, выборную – форму правления, пусть и не лишенную недостатков, хотя для большинства венгерских либералов именно они, эти недостатки, и делали соглашение привлекательнее всех его потенциальных альтернатив. К числу таких «привлекательных недостатков», однако, никоим образом не относился факт сохранения в руках монарха сильной личной власти. Именно это обстоятельство мешало европейцам оценить подлинное значение изменений в империи. Предоставленное Францу Иосифу право во многих областях действовать исключительно по собственному усмотрению, в частности его прерогатива утверждать или отклонять все законодательные инициативы правительства, в значительной мере, сохранило объем его власти. Он мог влиять на внутренние дела обеих суверенных частей государства, тогда как его собственный аппарат управления – кабинет и военное ведомство – имели влияние, почти равное весу объединенных министерств империи, занятых в сфере общих интересов. Опираясь на широкую сеть неофициальных советников, испокон веков преданных правящей династии (старинная традиция в среде аристократии, высшей бюрократии и офицерского корпуса), император был очень влиятельной фигурой в государстве, особенно если учесть тот факт, что депутатские делегации, заседавшие только раз в году, не могли осуществлять эффективного конституционного контроля.
Далее, венгерский либерализм по природе своей и социальной базе имел довольно ограниченный характер. Изначально это был дворянский либерализм, в значительной мере, ориентированный на противодействие наступлению капитализма, предпринимающий попытки взять его под контроль или же использовать в собственных интересах. Следует помнить, что речь идет о развитии буржуазно- демократических отношений в преимущественно аграрной стране. Либерализм, после того как ослабел и испарился энтузиазм «эпохи реформ» и революции 1848 г., четко стал выражать приоритеты дворянства, заинтересованного в постепенном, осторожном демонтаже феодальной системы. Он сохранял традиционные феодальные отношения зависимости, иерархии и чинопочитания. Пощечина, отвешенная батраку, продолжала считаться нормальным средством поддержания трудовой дисциплины, и если рядовой заднескамеечник осмеливался спросить /363/ о времени члена верхней палаты парламента, тот, уступая демократическим веяниям, мог показать ему свои часы, выложив их соответствующим образом, но едва ли снизошел бы до прямого ответа. Либеральное равенство оставалось фикцией даже в среде политической элиты. Компромисс 1867 г., в целом, носивший консервативный характер, окончательно лишал венгерский либерализм все еще сохранявшейся в нем толики освободительного пафоса. Он почти ограничился поддержкой свободного предпринимательства, социальной модернизации общественных структур (с большим опозданием), процесса дальнейшей секуляризации жизни в ходе решения проблем взаимоотношений государства с церковными организациями. Политическая власть по-прежнему оставалась в руках традиционной элиты, с которой смешались «новые венгры». Примерно на 80 % государственное собрание состояло из представителей класса землевладельцев. Право голоса, распространявшееся тогда не более, чем на 6 % всего населения, вначале казалось вполне приемлемым явлением, однако постепенно стало очевидно, что для Европы это сущий анахронизм. Большая часть регионов страны оказалась под властью местных магнатов и политических групп, контролирующих выборный процесс и все уровни государственного управления. Если Венгрия периода премьерства Калмана Тисы (1875–90) своим конституционным устройством и напоминала чем-то Великобританию, то разве что времен «вигской олигархии», заправлявшей в Англии при премьере Роберте Уолполе полтора столетия назад. И все же, поскольку венгерский парламент был весьма независим в своих отношениях с королевским домом, конституция Венгрии была «более свободной» (в том смысле, какой вкладывал в это понятие Монтескье), чем конституция любой другой страны, расположенной к востоку от Рейна.
Помимо множества зон напряженности, заложенных в самой политической структуре австро- венгерских отношений, имелись и иные очаги трений, обусловленные тем, что урезанные блага имперского конституционализма никак не удовлетворяли граждан Австрии и Венгрии, не принадлежавших ни к одной из двух основных наций. В австрийской части дуализм был неприемлем для чехов, которые либо надеялись на федеративное переустройство империи, либо выступали с требованиями «триализма». Перенос регалий для коронации чешских монархов из Вены в Прагу едва ли мог их успокоить. Несколько менее амбициозные требования автономии со стороны поляков, населявших Галицию, были отклонены по причине резкого их неприятия со стороны русских. В Австрии в результате сохранялась ав- /364/ стро- немецкая гегемония, подобно тому как в Венгрии удерживалась гегемония мадьяр.
Уникальная ситуация, сложившаяся в Венгрии с хорватами до некоторой степени – по причине «исторической законности» их требований самоопределения – напоминала австрийскую с чехами к северу от реки Лейта. После Компромисса их статус был по-новому определен в венгерско-хорватском конституционном соглашении (
Хорваты получили значительно больше конституционных прав в империи, чем другие ее национальности, в соответствии с законами, которые, как ни странно, даже в европейском масштабе, если не считать Швейцарию, были наиболее внятно сформулированы и отличались удивительной либеральностью. Хотя попытки удовлетворять «в пределах разумного» требования национальных меньшинств часто обсуждались публично накануне Компромисса 1867 г., никто всерьез не обдумывал возможности тотального учета коллективных прав этнических групп так, как это предлагалось эмиграцией круга /365/ Кошута в развитие закона о национальностях 1849 г. Даже предложения Этвёша в законопроекте, набросанном в русле его теоретических работ 1850-х гг., в результате жарких споров, когда отдельные представители немадьярских народов в сердцах покидали зал заседаний, были признаны излишне широкими. Закон XLIV 1868 г. провозгласил идею политического единства: «все граждане Венгрии, согласно основным принципам конституции, в политическом отношении составляют одну нацию,
