— через несколько дней, когда пленник окреп, она как-то вечером, погасив огонь в очаге, без лишних церемоний разделась и легла к нему под меховое одеяло. «Чудн
…Семен и не заметил, как стал своим среди ирокезов, будто жил здесь всю жизнь, с самого рождения. Вместе со всеми он работал на полях, рыхлил землю собственноручно вырезанной деревянной лопатой (к немалому удивлению индейцев, пользовавшихся для этой цели заострёнными палками). Весной сеял, по осени собирал урожай в амбары и ямы-хранилища и выплетал длинные гирлянды кукурузы, которые развешивались затем под скатами крыш, под специальными навесами или внутри жилищ в виде занавесей, — этим занимались все, от мала до велика. Племя жило земледелием: на обширных возделанных полях росли маис, тыквы и бобы, на огородах — табак, подсолнечник, земляная груша, горох, конопля, арбузы и кабачки, — и запасов с лихвой хватало до нового урожая. Лыков работал в охотку — сыну народа земледельцев такая работа было по душе. Занимался он и мужским делом: в начале зимы отправлялся на лыжах в леса добывать мясо и шкуры зверя, весной ловил рыбу в реках и озёрах.
Нравились Лыкову и порядки в племени — все важные дела тут решались сообща, и никаких бар- господ у ирокезов не было и в помине. Были вожди — как же без них, особенно на войне, — но этих вождей выбирали, и если избранный вождь оказывался плох, его быстро лишали власти. Над селениями ирокезов витал дух общинности и заботы всех членов рода друг о друге — Кайнерекова, или Великий закон мира,[34] - и это нравилось русской душе. Стол, дом и хозяйство были общими, еду делили женщины — никто не оставался голодным, и это тоже нравилось Семёну.
И удивляло Семёна Лыкова почтительное отношение к женщине у ирокезов и её роль в жизни племени — женщины были становым хребтом народа ходеносауни, подлинными хозяйками всего и вся. Грозные вожди свирепых воинов, наводивших ужас на соседние индейские племена и на белых поселенцев, беспрекословно слушались женщин — глубоко сидело в людях Длинного Дома преклонение перед воплощённым в женщине созидающим началом, приносящим в мир жизнь. «Попробовал бы тут кто поучить свою бабу вожжами, — мысленно усмехался Семён, — мигом бы остался без волос. Чудн
Однако ему самому и в голову не приходило поднять руку на Настю — Белоглазая Птица прочно свила гнездо в его сердце. Была у Семёна с Нэстэйсакэй и настоящая свадьба — оказывается, у ирокезов молодым разрешалось попробовать семейной жизни, и если через год они сами и матери кланов видели, что семья не сложилась, несостоявшиеся муж и жена мирно расходились в разные стороны. Но уж о сохранении «законного брака» заботились родственники с обеих сторон, всячески старавшиеся примирить повздоривших супругов, и в большинстве случаев это им удавалось.
Обвенчала их Каронхиакатсе — Длящееся Небо, — та самая «боярыня», старшая мать клана и хозяйка овачиры — длинного дома, в котором жило два десятка семей общим счётом в полторы сотни человек. Под одобрительные возгласы десятков свидетелей-зрителей мать клана связала руки жениха и невесты вампумом,[35] соединившим их судьбы. Но у невесты, похоже, изначально были весьма серьёзные намерения касательно бывшего пленника — она была уже на сносях и вскоре после свадьбы подарила мужу горластого сынишку. Взяв на руки сына, Семён вдруг почувствовал, что прирос душой и к племени, и ко всей этой земле, и, конечно, к своей «белоглазой птичке» Настеньке — сын и дочь разных народов, живущих на разных концах земли, нашли друг друга и слились в одно неразделяемое целое.
Привязался Лыков и к старшему Настиному сыну — парнишка пришёлся ему по душе. О первом муже Семён свою птичку не пытал — у ирокезов это было не принято, — а сама она не рассказывала. Вдов в деревне хватало — ирокезы воевали почти беспрерывно, а на войне вообще-то убивают, — и Семён полагал, что его предшественник на брачном ложе лесной красавицы Нэстэйсакэй сложил свою буйную голову в очередном военном походе. Однако потом, приглядевшись к пасынку, Лыков понял, что отцом Ватанэй — Птичьего Яйца — был не индеец, а белый — это было видно по чертам лица мальчишки и по цвету кожи, заметно более светлому, чем у его индейских сверстников. Иногда Семён даже ревновал жену к её былому возлюбленному, что не мешало ему относиться к Ватанэю как к собственному сыну.
Став полноправным членом клана, Семён стал и воином племени — воинами были все мужчины- ирокезы. На свадьбе Каронхиакатсе сделала ему подарок — торжественно вручила новобрачному его штуцер, отобранный у него при пленении. Подарку Семён обрадовался, но на военные подвиги его не тянуло — за пятнадцать лет солдатчины он настрелялся вдоволь, лил и чужую кровь, и свою (дважды был ранен), и не хотел начинать всё сначала. Чуткая Настя заметила настроение мужа и спросила его напрямик, как это было принято у индейцев:
— Ты храбрый воин, муж мой, и стреляешь без промаха (жители деревни уже имели возможность в этом убедиться), так почему же ты не любишь войну, дело мужчин?
— Дурное это дело, война, — ответил Семён. — Конечно, если ворог придёт, я за тебя и за эту землю буду биться, живота своего не жалея, но просто так душегубством заниматься — нет, это не по мне. Вождь скажет — пойду, куда денешься, но по своей охоте — ты уж меня уволь.
Нэстэйсакэй помолчала, подумала (он уже опасался, что она рассердится), а потом вдруг поцеловала его. И Лыков рассмеялся, вспомнив, как она испугалась, когда он в первый раз хотел её поцеловать, и отшатнулась, думая, что он хочет её укусить.
На том и порешили — Семён не сомневался, что хозяйка овачиры одёрнет военного вождя, если он вздумает понапрасну теребить «белого ирокеза» — для набегов хватало и других воинов, жадных до драки. Лыков был доволён — была у него и ещё одна причина избегать ратных дел, о которой он не сказал даже Насте: Семён не хотел стрелять в своих бывших товарищей. Но эта опаска вскоре исчезла — пришли вести, что русы покинули форт Детруа и ушли на закат, в прерии. Услышав об этом, Семён и обрадовался, и огорчился — оборвалась последняя ниточка, связывавшая его с далёкой и теперь уже навсегда потерянной родиной.
Однако грусть эта скоро растаяла, смытая потоком повседневных дел. Семён жил жизнью племени, имел семью, ощущал себя частью индейской общины и был доволен — что ещё надо человеку? Ирокезы дали ему имя Добрая Рука — не столько за умение стрелять, сколько за то, что Лыков искусно резал из дерева фигурки птиц и зверей, приводя в полный восторг индейских ребятишек, которые в этом отношении ничем не отличались от босоногой деревенской детворы средней полосы России.
Жизнь шла своим чередом, год за годом, и Семён знать не знал, и ведать не ведал о том, что на востоке, на побережье, какие-то люди решили, что ирокезы живут неправильно, и что они являются помехой, и что помеху эту непременно нужно убрать с единственно верной дороги, по которой должно идти всё человечество…
Подходя к дому, Семён почувствовал тревогу — селение напоминало разворошенный муравейник, по которому туда-сюда мечутся его обитатели. Нэстэйсакэй встретила мужа у ворот, и это было странным — обычно она ждала его возвращения в доме, занимаясь своими делами.
— Война, — сказала она, едва завидев Семёна, и он ощутил её встревоженность. Это немало удивило Лыкова — подумаешь, война, эка невидаль, за пятнадцать лет этих войн было — не счесть, ирокезы вечно с кем-нибудь да воевали.
— С бледнолицыми, — добавила Настя, предупреждая его невысказанный вопрос, — с Лигой Семи штатов. Сашем собирает воинов — иди, тебя ждут.
Семён ещё более удивился: отношения ирокезов с Объединёнными Штатами всегда были неплохими, и Лыков знал, что ходеносауни намерены добровольно вступить в состав этой державы. И вдруг — война? Однако вопросов жене он задавать не стал — молча отдал ей уток и поспешил к дому вождя, куда уже сбегались мужчины. Семён втиснулся в плотную толпу воинов, сгрудившихся под крышей дома совета, и услышал голос сашема:
— Франглы побережья пришли на нашу землю.
