«Франглы? Это ещё кто такие?» — подумал Лыков.
— Они говорят на языке франков, но у них чёрные души инглизов, — сказал вождь, как будто услышав его мысли. — Они обвинили народ Длинного Дома в смерти своего старшего сашема из рода Шам- Ле, отказались принять нас в свою Лигу и объявили нам войну. Горят деревни вдоль границы — франглы убивают женщины и детей ходеносауни. «Хорош только мёртвый индеец», говорят они. Это будет страшная война, воины-мохоки, — заряжайте ружья и точите томагавки. Мы выступаем на рассвете — я всё сказал.
«Вот так так… — растеряно думал Семён. — Пришла беда, откуда не ждали…».
— Ты идёшь, Добрая Рука? — спросила его Настя глубокой ночью, когда вся овачира уже погрузилась в сон.
— Иду, Настенька, — и я, и сыновья. Это уже не баловство — дом спасать надобно.
Женщина прижалась к нему, и Семён почувствовал, как она вся дрожит — Белоглазая Птица чуяла недоброе.
Жан Адамо, в отличие от Огюста Шамплена, не был полководцем — ни выдающимся, ни каким-либо вообще, — и в войне против ирокезов рассчитывал добиться победы только за счёт численного и огневого превосходства американских войск над индейцами. Ветераны Семилетней войны, помнившие разгром Брэддока, ушли на покой, а генералы, выросшие на полях войны за независимость и не видевшие ирокезов в бою, с презрением относились к «бастоньским головорезам» и не считали «голых дикарей» серьёзным противником. Взяв с ходу несколько приграничных поселений ирокезов, американцы, продвигавшиеся в глубь Индианы, встретили нарастающее сопротивление ходеносауни. История повторялось: на узких лесных тропах колонны американских солдат попадали под перекрёстный огонь из засад и несли тяжёлые потери, а когда подтягивались пушки и начинали калечить деревья, ирокезы уходили из-под удара каплей ртути, чтобы вскоре появиться снова — там, где их не ждали. Они громили обозы и тылы американской армии и переносили военные действия на вражескую территорию: отряды ирокезов появились в Сильвании и Вермонте, и жители этих бывших французских колоний впервые почувствовали на себе ярость индейских томагавков. Война затягивалась: каждый шаг по Индиане стоил американцам большой крови, и впервые вошло в обиход словосочетание «неприемлемые потери».
Военные неудачи стоили Адамо президентского кресла: он не был избран на второй срок. В девяносто седьмом президентом стал Тома Жефри, который повёл войну по-другому. Прежде всего Жефри организовал отряды отборных стрелков-охотников, хорошо знакомых с тактикой лесного боя. Эти отряды, прообраз будущего спецназа, дрались с ирокезами на равных, а когда ходеносауни вынужденно принимали правильный бой, исход битвы решали артиллерия и штыковые атаки сомкнутым строем — в такой рукопашной томагавки уступали штыкам. Кроме того, третий президент Объединённых Штатов, вспомнив правило «Разделяй и властвуй», натравил на ирокезов соседние индейские племена — оджибве, оттава, шауни, — не забывшие «настоящим гадюкам» старые обиды. Бледнолицые братья обещали индейским союзникам златые горы, и те подняли оружие против своих краснокожих братьев. И никто не отменял справедливую для всех уголков Земли пословицу «Сила солому ломит» — при многократном численном перевесе американцев даже равные потери были для ирокезов куда более болезненными, чем для их противников.
Война переломилась — ирокезы проигрывали.
Чёрная весть настигла Лыкова в окрестностях Канадасегеа, самого крупного селения и столицы Лиги Шести племён. Весть принёс воин-мохок, вернувшийся из родной — родной, какой же ещё? — деревни Доброй Руки.
— К нам пришла пятнистая смерть, — сообщил индеец, не приближаясь к костру, возле которого сидели воины. — В нашем селении больше нет живых — все умерли.
— Нэстэйсакэй? — спросил Семён, надеясь на чудо.
— Все, — повторил воин и пошатнулся. — Пятнистую смерть наслали купцы-франглы — они продали нам много одеял, и никто не знал, что в них сидит болезнь.
«Нелюди, — подумал Семён с нарастающим бешенством. — Мало того, что они втихаря продают нам порох и пули, которыми мы убиваем их же соплеменников, — кому война, кому мать родна, — так они ещё вон какую пакость учинили. Ох, нелюди…».
— Тебе нельзя оставаться с нами, — негромко сказал военный вождь, и Лыков заметил на лице вестника характерные пятна оспы.
— Я знаю, вождь, — спокойно ответил ирокез. — Я должен был рассказать, чтобы вы могли отомстить, — я это сделал.
С этими словами он отступил на несколько шагов, к деревьям, вынул нож и всадил его себе в сердце. Сидевшие у костра воины склонили головы.
— Я его похороню, — сказал Семён, — ко мне эта болезнь не пристанет.
Военный вождь молча кивнул.
…С того злого дня Лыков переменился — он весь почернел, словно выгорел изнутри. Доброй Руки больше не было — теперь Семён часто уходил ночами в стан неприятеля, и всякий раз по возвращении ирокезы видели на его поясе свежие скальпы франглов.
Да только всё было напрасно: несмотря на отчаянное сопротивление ирокезов, вокруг Индианы сжималось и сжималось железное кольцо — на смену одному убитому американцу приходил десяток других. Это была война на уничтожение — «просвещённое население» Объединённых Штатов и помыслить не могло, что в войне с дикарями применимы нормы гуманности. Захваченные селения сжигались дотла, население истреблялось поголовно, без различия пола и возраста, и пленных победители, как правило, не брали.
«Эх, не задавил король французский этих мятежников, — думал иногда Семён. — Кабы знать, что оно так повернётся…».
Народ ходеносауни умирал в бою.
…Из последней страшной битвы под Канадасегеа Семён вышел только с младшим сыном, раненым в плечо, — Ватанэй остался среди горящих развалин ирокезской столицы, и Лыков так и не узнал, как он принял смерть. Не узнал Добрая Рука и о том, что два офицера-франгла, обходя поле битвы, обратили внимание на тело первенца Нэстэйсакэй, лежавшего навзничь. Трупов вокруг было множество, но офицеры заметили, что этот ирокез отличается от других.
— Смотри-ка, Эдмонд, — сказал один из них, — а ведь это метис! Интересно, как он оказался среди индейцев?
— Метис, — согласился второй офицер, нагнувшись над трупом. — И знаешь, — добавил он, рассматривая лицо Ватанэя, — он мне кого-то очень сильно напоминает. Подожди-ка…
Офицер достал серебряный талер, отчеканенный спустя год после смерти первого президента Объединённых Штатов — в память о нём на аверсе монеты вместо традиционного орла был выбит профиль Огюста Шамплена, — и долго всматривался в лицо убитого метиса, сравнивая его с изображением на монете.
— Не может быть… — прошептал он. — Такое сходство — это какая-то мистика. Знаешь, Жером, не надо никому об этом говорить, хорошо?
…Год спустя к воротам бревенчатого форта Росс в Калифорнии подъехали два всадника в индейской одежде: седой старик и юноша лет двадцати. Их окликнули, и велико было изумление сторожей, когда старик-индеец ответил им на чистом русском языке:
— Дошли… Родимые… Наконец-то…
