в постройке – 4 единицы:
'Кёниг', 'Кайзер', 'Кронпринц', 'Курфюрст'
(водоизмещение – 45.000 тонн, 29 узлов, броня – 350 мм, девять 406 мм орудий)
Линейные крейсера – 4 единицы
'Адмирал Шеер', 'Адмирал Хиппер' (38.000 тонн, 30 узлов, восемь 381-мм орудий)
'Шарнхорст', 'Гнейзенау' (ветераны)
'Дерфлингер', 'Гинденбург' (ветераны, но скорость хода возросла до 30 узлов)
Авианосцы – 2 единицы (4 – в постройке)
'Граф Цеппелин' (35.000 тонн, 30 узлов, 42 самолёта) – перестроенный линейный крейсер
'Петер Штрассер' (30.000 тонн, 32 узла, 72 самолёта) – авианосец специальной постройки
в постройке – 4 единицы
'Зейдлиц' (бывш. 'Дойчланд'), 'Мольтке', 'Лютцов', 'Блюхер' (33.000 тонн, 31 узел, 64 самолёта)
* * *
По итогам Вашингтонской конференции Франция оказалась морской державой 'второго ряда' – от её былой военно-морской мощи остались жалкие крохи. Линейный флот Франции состоял всего из трёх боевых единиц (дредноуты типа 'Бретань'), не вылезавших из непрерывных модернизаций, и двух учебных ('Курбэ' и 'Пари'). В рамках разрешённого тоннажа Франция могла построить ещё два линейных корабля, и она этим воспользовалась: в тридцатых годах в строй французского флота вошли линкоры 'Дюнкерк' и 'Страсбург'.
Французский линейный корабль (линейный крейсер) 'Дюнкерк'
Корабли эти были оригинальными. Вооружённые восемью тринадцатидюймовыми орудиями в двух носовых четырёхорудийных башнях и обладавшие скоростью в тридцать узлов, они являли собой 'убийц вашингтонских крейсеров' и предназначались для борьбы с модернизированными германскими 'дерфлингерами' (броня 'дюнкерков' была рассчитана на противостояние 305-мм германским снарядам). Два полноценных линкора – 'Ришелье' и 'Жан Бар' – Франция заложила только в конце тридцатых по весьма тривиальной причине: из-за нехватки денег. Над прекрасной Францие неизбывным кошмаром висела угроза нового тевтонского вторжения, и львиная доля военного бюджета вбухивалась в 'линию Мажино', способную, как считалось, остановить орды германских варваров, а флот финансировался по остаточному принципу. Упор делался на быстроходные и хорошо вооружённые эсминцы и крейсера (основным противником Франции на Средиземном море была Италия), а также на многочисленные субмарины. 'Если Англия содержит мощный линейный флот для ловли сардинок, – заявил Буа де Лапейрер, – то пусть тогда бедной Франции позволено будет иметь достаточное количество подводных лодок для ботанических исследований морского дна'. И 'ботанические' лодки строились, что вызывало беспокойство не столько Британии, сколько Америки.
Италия Муссолини, объявившая себя наследницей Римской империи и по результатам 'справедливого мира' считавшая себя обделённой, не прочь была прибрать к рукам всё Средиземноморье. До поры до времени (пока не прояснился европейский расклад сил) она не шла на обострение отношений с Англией и ограничилась капитальной модернизацией своих четырёх дредноутов типов 'Андреа Дориа' и 'Конте ди Кавур' (в противовес Франции), постройкой крейсеров, эскадренных миноносцев и подводных лодок. Но в тридцатых годах Италия (под благовидным предлогом замены устаревших кораблей) заложила четыре новых линкора типа 'Рома', имея в виду столкновение не только с Францией, но и с Британией.
Итальянский линкор типа 'Рома'
Благие намерения оставались благими намерениями, а разговоры о 'вечном мире' – не более чем разговорами. Европейские страны вооружались, недоверчиво поглядывая друг на друга, но всё большее раздражение Европы вызывала усиливающаяся гегемония Америки.
ГЛАВА ВТОРАЯ. КРОВЬ ЛЮДСКАЯ НЕ ВОДИЦА...
В свитском вагоне литерного поезда, стоявшего на псковском вокзале, царила мёртвая тишина – такая же, которая наступает при известии о скоропостижной кончине, даже если покойный был тяжело болен. В ушах генералов свиты Е.И.В. грохотом канонады всё ещё звучали слова, негромко произнесённые по- французски министром императорского двора графом Фредериксом: 'Все кончено, государь отказался от престола за себя и за наследника Алексея Николаевича в пользу брата своего Михаила Александровича'. И генералы молчали – что они могли сказать? Случилось неизбежное...
Рушилась великая империя. Фронты расползались, как гнилое сукно: 'Роттердамское перемирие' породило волну дезертирства, солдаты покидали окопы тысячами, прихватив с собой оружие. Крестьянин крепок хозяйским умом, и крестьяне, одетые в серые шинели, смекнули, что при разделе помещичьих угодий (а в том, что такой раздел неизбежен, мало кто сомневался – за что кровь проливали?) винтовка станет самым надёжным землемерным инструментом. Рабочие забастовки в Петрограде, сопровождаемые 'голодными бунтами' и грабежом булочных, переросли в вооружённый мятеж частей Петроградского гарнизона. На улицах столицы шла стрельба, из тюрем выпускали всех – и политических, и уголовников; по городу начались убийства полицейских и городовых, грабежи и мародёрство. Железную дорогу лихорадило: литерный поезд, покинувший Могилёв, за трое суток добрался только до Пскова и встал – по сообщениям (то ли достоверным, то ли нет) рельсы были разобраны, а на промежуточных станциях появились взбунтовавшиеся воинские части с артиллерией. Надо было что-то делать, вот только делать это 'что-то' было некому.
Генерал Иванов сообщил Николаю II, как он в своё время подавил бунт в Харбине силами двух полков, и получил ответ: 'Я вас назначаю главнокомандующим Петроградским округом, там в запасных батальонах беспорядки и заводы бастуют, отправляйтесь'. Генерал Эверт, командующий Западным фронтом, выделил Иванову верные части, дополнительные полки по приказу генерала Алексеева, начальника штаба Верховного Главнокомандующего, были выделены Северным фронтом. Однако движение 'верных частей' на Петроград сильно задерживалось (подразделения Северного фронта находились в ещё только Луге, а Западного – в Полоцке). Сам генерал Иванов добрался до Царского Села, где его настигла телеграмма царя 'Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать'. И генерал отбыл в Вырицу, получив сведения, что к Царскому Селу выдвигаются революционные тяжёлый дивизион и батальон Первого гвардейского запасного стрелкового полка, а в самом Петрограде 'в распоряжении законных военных властей не осталось ни одного солдата, и борьба с восставшей частью населения прекратилась'. А через пятнадцать минут после его отъезда на царскосельском вокзале появляются революционные войска с пулемётами.
...Николай Романов сидел в салон-вагоне литерного поезда. Один – он попросил выйти всех. На плечи этого человека свалилась огромная тяжесть, смяла его и раздавила. Он, примерный семьянин, мог бы быть добропорядочным буржуа в любом из городов Европы, но роль самодержца великой державы ему была явно
