Как только крылатая машина перешла в горизонтальный полёт, Хендрикс одним глотком опорожнил стаканчик виски и, подозвав стюардессу, потребовал повторить. Ему хотелось напиться, несмотря на то, что время для этого было не самое подходящее — впереди его ждала работа, будь она проклята. Но это ещё как посмотреть: в отличие от стратопланов, обычные рейсовые авиалайнеры тянулись через океан семь- восемь часов — времени вполне достаточно для того, чтобы и напиться, и проспаться.
За бортом царила темнота, душившая самолёт в своих объятьях. После четвёртого стаканчика в голове зашумело. Хендрикс откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. И тут же перед его внутренним взором возникло лицо Лолиты и её глаза, полные слёз — настоящих.
…За все дни, что они провели вместе, девушка впервые о чём-то его попросила — она захотела его проводить. Это удивило милитара — такая просьба как-то не укладывалась в принятые в United Mankind рамки свободных отношений между мужчиной и женщиной, тем более между девушкой из 'низших' и статусным мужчиной из 'средних'.
'Зачем тебе это нужно? — напрямик спросил он. — Я перевёл на твой счёт семь тысяч энергоединиц, разве тебе этого мало? Для полуфабки это же целое состояние!'. 'Ты можешь забрать эти деньги назад, — тихо сказала она, опустив голову (так, что он не видел выражения её лица), — только позволь мне тебя проводить. А больше я тебя ни о чём не попрошу…'.
Всю дорогу Лолита молчала, только время от времени смотрела на Хендрикса, — так, словно хотела навсегда запомнить черты его лица. 'Зачем ей это нужно? — недоумевал глоб. — Она получила от меня неделю удовольствия, она получила от меня кучу денег, хотя я мог бы их ей не давать, — чего ей ещё надо? Она ведь прекрасно знает, что я могу не вернуться, а если и вернусь, то, скорее всего, даже не подумаю её искать — мало в городе и во всей стране любвеобильных женщин, готовых согреть постель воину, вернувшемуся с войны с богатой добычей? Или она разыгрывает влюблённость и думает, что я в это поверю? Наивная…'.
Метиска шла с ним рядом до самого контрольного пункта, не пытаясь прижаться или хотя бы взять его за руку. И только тогда, когда Хендрикс уже хотел сказать ей 'Прощай!', она быстро поцеловала его — словно птичка клюнула, — резко повернулась и, не оглядываясь, пошла к выходу из аэровокзала, провожаемая откровенными взглядами пассажиров-мужчин, стоявших в очереди на посадку…
Пятый стаканчик виски наконец-то вправил Хендриксу мозги. Он больше не видел заплаканного лица Лолиты — вместо него перед ним в багрово-чёрной тьме кружились серые корабли, режущие серые волны и плюющиеся ракетами, и бородатые люди, размахивающие боевыми топорами. А потом всё поглотил громадный клубящийся гриб, взметнувшийся до самых небес…
— Дерьмо… — прошептал он сквозь зубы. — Все бабы — дерьмо, и все люди дерьмо, и весь этот мир — сплошное дерьмо. И я — я тоже дерьмо…
…Лолита стояла у окна своей маленькой съёмной квартирки на окраине и смотрела на город, задёрнутый мелкой сеткой серого дождя. Она не плакала — глаза её были сухими. Зачем плакать, если там, снаружи, вода и без того льётся потоками, скользя по оконному стеклу тонкими извилистыми змейками? Стоит ли добавлять к этому вселенскому потопу лишние капли?
'Моя 'красная гостья' опаздывает, — думала полуфабка. — Она должна была придти ко мне ещё два дня назад, а её всё нет. Обычная задержка? Бывает… А если я беременна, я буду рожать, и пусть весь мир провалится в тартарары! И какая мне разница, вернётся ли он ко мне, и вернётся ли он вообще…'.
ГЛАВА ПЯТАЯ. ЧЕРНОКНИЖНИКИ
Поезд вздрогнул, дёрнулся всеми своими железными суставами и тронулся, медленно и неохотно, скрипя и покряхтывая, словно старик, которому давно пора отдыхать у огня, а не тащится куда-то на ночь глядя.
'Укатали сивку крутые горки, — подумал Денис Игоревич, скользнув взглядом по обшарпанной двери купе, сиротливой тусклой лампочке без плафона и грязному оконному стеклу, рассечённому тонкой трещиной. — Раньше были времена, а теперь — мгновения…'.
Да, купейный вагон экспресса 'Петроград-Мурманск' знавал лучшие времена. Один день и две ночи (столько занимала дорога между этими двумя городами) — это немало. Те, кто спешил, летали самолётами, а пассажиры поезда (особенно водоплавающие, военные и гражданские, направлявшиеся из высоких холодных широт на отдых в широты более низкие и более тёплые) начинали отдыхать прямо здесь, в вагоне-ресторане и в уютных купе, подсвеченных мягким светом стенных и потолочных ламп. 'Разминка' шла по полной программе, со всеми её приятными атрибутами, и по прибытии в Петербург проводницы набивали мешки 'пушниной', то бишь порожней стеклотарой, и ворчали, сгребая помятое постельное бельё, раскрашенное следами скоротечных 'паровозных' романов.
Минувшее растаяло лёгкой дымкой в бурном потоке времени, вздыбленного волнами перестройки, приватизации, реставрации и девятым валом Обвала, снёсшего до основания все гламурные строения нулевых годов со всем их содержимым и оставившего на обломках грязную пену обесценившихся денежных купюр. И сегодня уходящий в декабрьскую ночь потрёпанный купейный вагон, чудом уцелевший в перипетиях постобвала, практически пустовал: единственными его 'штатными' пассажирами были двое петроградских учёных, едущих в Мурманск. В остальных купе разместились опломбированные ящики с ценным грузом и вооружённая охрана: питерский князь Владислав, как и другие князья, ценил своих 'чернокнижников' и оберегал их от ненужных случайностей, коими богато было смутное время на стыке двадцатых и тридцатых годов века двадцать первого.
Поэтому питерцы отправились в Мурманск не самолётом, а поездом, состоявшим из тепловоза с лимитированным запасом дизельного топлива и пары спальных вагонов, один из которых заняли 'чернокнижники' с бдительной охраной, выделенной князем Владиславом. Противовоздушная оборона питерского княжества оставляла желать лучшего, мягко говоря, а граница — вот она, рядом, рукой подать. А за этой границей — тевтонский курфюрст Генрих Железнобокий, вломившийся в Польшу, заточивший бронированные зубы на Прибалтику и грезящий о былом величии средневековых крестоносно-меченосных орденов с их девизом 'Drang nach Osten'.[3] Как говорится, бережёного Господь оберегает, небережёного ракета сшибает (например, ракета класса 'воздух-воздух'). Питерский князь не обольщался насчёт невозможности утечки ценной информации за рубежи и поголовной преданности всех своих приближённых — двурушники среди них, несмотря на периодические проводимые лечебные мероприятия вроде усекновения голов и прочих оздоровительно-хирургических процедур, имелись и не переводились. И число их с введением в зоне United Mankind амеро, открыто претендовавшим на титул наследника в бозе почившего доллара и на статус новой мировой валюты, возросло: при 'новом феодализме' люди остались такими же, какими они были во времена постиндустриала и Consumption Society. [4]— Ну, поехали, — произнёс Олег Катунин, когда редкие огни за окном исчезли во тьме, облапившей поезд. — Неплохо бы перекусить — как ты на это смотришь, Денис Игоревич?
— Смотрю положительно, Олег Геннадьевич, — Изотов улыбнулся. — Поздний час не есть помеха трапезе.
— Вагона-ресторана в нашем экспрессе не наблюдается, и даже чаю от симпатичной проводницы ожидать нам не приходится. Нету её, проводницы, — в служебном купе вместо неё возлежит на полке дюжий дружинник, нежно обнимая ручной пулемёт. Однако унывать мы с тобой не станем, стражу нашу тревожить не будем, и на поклон к 'вольным торговцам' из второго вагона не пойдём. А сделаем мы вот что: поглядим, как любящая жена снарядила в дорогу дальнюю своего учёного мужа!
С этими словами Катунин придвинул к столику свою объёмистую дорожную сумку, с хрустом расстегнул молнию и запустил руки в недра видавшего виды баула.
