нормально, а затем он испытал второе 'пробуждение'.
Фарлоу уснул около полуночи и почти сразу же перешел в состояние 'пробуждения'.
Он снова боролся с морскими волнами, снова ползком выбирался на берег, но на этот раз видение длилось дольше. Фарлоу лежал на пляже, отплевываясь от соленой воды, он видел, как медленно поднимается рассвет над диким и красивым берегом, и он знал, что находится где-то на востоке. Но это был не современный восток, а из какого-то античного времени.
Когда из-за тумана поднялось солнце, картина изменилась, как будто кто-то открыл дверь, и Фарлоу проснулся в собственной, постели, снова насквозь промокший. После этого второго 'сновидения' Фарлоу первый раз обратился к своему другу врачу, но тот, конечно, был не в состоянии помочь ему. Естественно, Фарлоу не все рассказал ему, боясь, что его примут за сумасшедшего. И так как доктор не знал об ужасных открытиях после пробуждения, он был уверен, что это обычный случай с повторяющимися снами, многие этим страдают.
Другой человек был бы не в состоянии понять эту ситуацию и очень тяжело переживал бы свое состояние. Но Фарлоу был ученым и его мозг автоматически обрабатывал эти данные, противоречащие всем известным законам природы.
Третий сон был повторением предыдущих, но, к счастью Фарлоу, он начался с того момента, когда он уже лежал на берегу. Солнце в небе стояло чуть выше, туман начал рассеиваться. Странно, но страх утонуть в состоянии сна все еще сохранялся. Фарлоу отчетливо осознавал, что уже вполне оправился после борьбы в воде. Судя по этому и по
тому, что солнце сильно припекало, он определил, что лежит на песке уже три часа.
Таким образом, стало очевидно, что сны прогрессируют во времени, и это напоминало кинофильм, каждый показ которого удлинялся еще на один эпизод. Конечно, чтобы понять это, Фарлоу понадобилось много времени, так как сначала Фарлоу не обращал на это внимания. В четвертом сне солнце уже стояло в небе значительно выше, туман еще больше рассеялся, и когда он прогнулся в своей комнате ХХ века, он обнаружил, что одет в хлопчатобумажную блузу античного покроя без воротника, в мешковатые панталоны из какого-то темного, совершенно ему не известного материала, но ноги, как в первый раз, были голыми. Самым необычным на этот раз было то, что он был абсолютно сухим. Фарлоу объяснил это тем, что его сны были физическими, и он сделал вывод, что солнце на берегу высушило его.
На этом этапе он еще пытался объяснить свои страхи, и одна мысль очень волновала его – физическое состояние его сна в одном случае переносится в реальную жизнь, а в другом нет. Это, естественно, относилось к воде на коже, когда он просыпался, и к тому, что он по-прежнему был в пижаме.
Если действуют те же правила переноса одной субстанции из сна в другое измерение, значит, по теории он должен был быть одетым в рубашку и брюки.
Его аналитические рассуждения на этом этапе разбивались вдребезги об одно противоречие: что происходило с пижамой, когда он 'лежал' на берегу. Или их было две, и они существовали в различных плоскостях? Но как бы Фарлоу ни анализировал это, все логические доводы рассыпались как карточный домик, к каким бы обстоятельствам он их ни применял – будь то мир сновидений или реальность. Граница между ними становилась неясной.
Прошло несколько месяцев, прежде чем Фарлоу, наконец, доверился мне. Всегда стройный, прекрасно сложенный, он за последние недели превратился в больного, с синими кругами под глазами, я никогда не видел его таким. Несколько вечеров прошли в бессвязных, с недомолвками разговорах, прежде, чем он заговорил на эту тему без обиняков, но как только это произошло, речь его потекла, как вода из крана.
Он больше всего боялся, что я сочту его за сумасшедшего, но после того, как я внимательно слушал его несколько вечеров, изредка задавая уточняющие вопросы, он успокоился. Если и существовал в мире здравомыслящий человек в полном смысле этого слова, так это был Фарлоу. Он описал мне около полдюжины своих снов, которые привели его на берег. Там было тепло и уютно, на горячем песке. И он был рад, что теперь эти сны или видения, как хотите называйте их, сразу начинались на берегу, и ему не приходилось испытывать неприятные ощущения при пробуждении.
Насколько он мог судить (так как он никогда не засекал время по часам), длительность каждого сна отпечатывалась в мозгу как три часа, но действительное время в реальной жизни составляло не больше 10 минут. Он не придавал этому большого значения, но как-то сказал мне, что знает, что если во сне он окажется далеко в море и не доплывет до берега в отпущенные ему три часа, то утонет. Я не понимал, чем он это обосновывает, и решил отвлечь его от этой навязчивой мысли. Но хотя я говорил мягко, и, как мне казалось, здраво, он со вздохом отверг все мои возражения. Он был уверен, что будет именно так, сказал он, и что бы я ни говорил, я не смог его переубедить.
Я спросил его, думает ли он, что в постели будет лежать утопленник, когда он снова вернется в этот мир, и он довольно спокойно подтвердил мои слова. Это заставило меня задать ему следующий вопрос: если его физическая оболочка исчезала из постели, когда он был в своих сновидениях, я мог бы посидеть в его комнате, чтобы удостовериться в этом. Он отказался наотрез. Он не объяснял причину, но подозрительно посмотрел на меня. Мне показалось, что он боится, что участие любого, постороннего человека, даже с хорошими намерениями, может бытьопасным для него и может помешать ему 'вернуться назад'. Я не настаивал, так как видел, насколько накалилась ситуация. На следующий вечер я навестил Фарлоу, и он мне показался более спокойным и разумным. Ночь была спокойной, и он продолжил свои рассказы. Сны теперь начинались с того, что он лежит в полном сознании далеко на берегу, хорошо отдохнувший и высохший на солнце. Намного миль вокруг лежал песок, и он знал, что попал на Восток, в античный период. Солнце вставало все выше, и туман постепенно рассеивался, в солнечном свете легко шелестели волны, далеко на востоке у самой кромки берега различались очертания какого-то Города.
Находясь в состоянии этих видений, Фарлоу не имел представления, кто он, как он попал в море, что он делал на берегу. Там он всегда был одет в блузу и панталоны, а просыпался всегда в пижаме и сухой. Он еще не испытывал страха перед этими снами. И единственно, что он четко ощущал, это неизменно сохранявшееся соотношение между тремя часами сновидений и 10 минутами реальной жизни.
Обычно Фарлоу видел один сон в неделю, но были случаи, когда он видел два и даже больше. Они появлялись только когда он сильно уставал, из чего он сделал вывод, что в такие дни рушились каждодневные барьеры. Его друг, доктор, не мог помочь. И тогда он решил захватить что- нибудь из того мира, если это будет возможно. Я сидел в кабинете у Фарлоу поздно вечером, когда он рассказал мне об этом. И я видел, что ему стоило огромных усилий говорить об этом.
– Ну и как, успешно? – выдавил я из себя.
Он медленно кивнул. Фарлоу резко встал и подошел к письменному столу, он открыл один из ящиков, вытащил оттуда что-то, завернутое в белую материю и положил на стол передо мной.
– Взгляните, – сказал он, – не волнуйтесь, там нет ничего страшного.
Я должен признаться, что моя рука слегка дрожала, когда я разворачивал этот предмет.Возможно, я был разочарован, или на моем лице появилось любопытное выражение, но Фарлоу расслабился и мрачно улыбнулся. Передо мной лежал осколок красного камня шести дюймов в длину и трех в ширину, весивший около двух фунтов. Я тупо смотрел на него.
– Вы хотите сказать, что принесли это из вашего сна? – сказал я.
Нельзя было сказать ничего банальнее, но я был еще более удивлен, когда он кивнул.
– Да, – просто сказал он, – именно это я и имею в виду.
Я не знал, что сказать, чтобы это не звучало по-идиотски
или не намекало на ненормальность Фарлоу. Я повертел камень в руках и сказал:
