плескающееся, резвящееся, жарящееся на солнышке человечество. Надо заметить, что и само человечество на норвежском пляже в основной массе своей было белотелым, златовласым и синеглазым, то есть именно таким, какими всегда изображаются ангелы на живописных полотнах. Из пенных морских кружев я выходила еще медленнее, чем входила: одна нога ступала на камешки, другая на бородатые, но как мох мягкие морские водоросли – так я продлила себе первую в году встречу с морем.
Наконец мое мохнатое, ярко синее в желтых кругах полотенце коснулось мокрой, блестящей и прохладной кожи. Я подумала, что никакой массаж на свете все-таки не может сравниться с умильной ласковостью добрых морских волн; они – словно поцелуй милого смеющегося ребенка, как тихий шепот нежной матери, как лукавые легкие касания пушистого сибирского котенка. Вдруг в мою голову, вероятно перепутав ее по каким-нибудь мистическим причинам со светлой головой Николая, полился неудержимый и ясный поток стихов.
Я была вынуждена быстро бросить полотенце и судорожно откопать в сумочке фломастер и клочок бумажки в виде старого и давно не нужного банковского отчета за март, где все равно все мои финансовые итоги практически сводились к нулям, чтобы успеть записать ритмические строфы.
А следом некие религиозные вирши целиком заполонили мою красиво подстриженную голову. Бывает и так, надо же, а!
Конечно же, это не Колин талант, но все же! Довольная творческим порывом, я улеглась на любимое полотенце, передвинула с макушки на глаза очки с модными ныне ярко- оранжевыми и круглыми, как апельсины, стеклами, полюбовалась на супероптимистичный оранжевый мир вокруг, смежила усталые веки и… заснула неожиданно для себя самой.
Наверное, в современное время лишь в Норвегии можно жить круглый год где-нибудь в горах, засыпать под шум близлежащего водопада, пить свежую родниковую воду, резвиться в альпийских лугах, нырять в кристально чистые, беспредельно глубокие, холодные озера, руками ловить красивых форелей и лососей, забыть о хворях, шуме, суете и никто тебя не потревожит вовеки.
Когда же я открыла вновь свои голубые глаза, то обнаружила, что вечереет. Черные и молчаливые, как тени, силуэты чаек и альбатросов описывали широкие круги на фоне пламенеющих алым цветом облаков. Умиротворенная, прозрачная тишина плавно опускалась на море и природу, а все живое вокруг в такт ей начинало готовиться к предночному спокойствию. Сиреневые в наступающих сумерках листья и травы сулили всему неземной покой. Половина неба еще продолжала оставаться лазоревой, но неуклонно превращалась в нежно-розовое, а затем сиреневое прямо на моих глазах. Сам островок Кальвойя (или Телячий остров в переводе) словно бы тонул в золотисто-оранжевых отсветах прощального солнца, а вместе с ним тонула и я. Из золотого вечер медленно, но верно превращался в лиловый, и в волшебную трепетную спираль сгущались удивительные лилово-сиреневые сумерки. Даже удивительно, до чего же изумительные и одухотворенные светотени существуют в мире и почему это люди так редко обращают на них внимание!
Я неспешно оделась и, наслаждаясь чудесной, полной тишины и спокойствия красотой мироздания, неторопливо пошла по высокому правому берегу. С одной его стороны за высокими, ровными, как свечечки, соснами по-прежнему играло-переливалось иногда пенное, иногда прозрачное до слезы море, а с другой зазывал-манил в свою гущу маленький чистенький перелесок, в самой потаенной глубине которого прятался насыпной курган – древний могильник викингов, а чуть дальше – еще один небольшой секретный заливчик с пляжиком, уже лет тридцать как облюбованный нудистами. И впервые за много лет я поймала себя на том, что сегодня, совсем как в детстве, замечаю веселую кружевную тень от нежных колыханий молодой листвы; вижу, как изящно покачиваются, подобно девочкам-подросткам, тоненькие, довольные самой возможностью бытия травинки-былинки; всей душой любуюсь прощальными россыпями последних солнечных бликов по водной глади; мысленно приветствую бегущих навстречу жизнерадостных собачек – истинных копий своих хозяев. Словно бы и не было в моей жизни последних двадцати лет, и я вновь девочка-подросток, возвращающаяся с купания по узкой лесной тропке, чутко внимающая всему на свете живому, всему живому радующаяся. Легко и беззаботно ступая босыми ступнями по еще теплому песку, по длинной песчаной косе вдоль вечно влекущего, игриво плещущегося моря уходила я с так ставшего милым моему сердцу пляжа, и моя длинная, прозрачная тень шлейфом средневековой принцессы торжественно тянулась вслед.
В каком же совершенно особом и удивительном, можно было бы назвать его умиленном, состоянии духа я возвращалась с того купания. Тело мое словно бы не просто двигалось, а именно парило в прозрачных потоках теплого майского воздуха; вот, видно, не зря говорят ученые, что морские волны и количественно и качественно содержат абсолютно те же самые соли, как и воды, окружающие младенца в утробе родной матери.
У белого фургончика-прицепа к такому же автомобилю, стоящих в некотором отдалении от основной дороги к пляжу, мелькала, развевалась флагом какой-нибудь экзотической страны пестрая, вся в крупных ярко-алых и почти светящихся кругах или цветках, длинная юбка какой-то женщины. Я еще подумала, что это наверняка туристы, ведь в Норвегии такое на себя никто не наденет. И вдруг эта женщина явственно поманила меня к себе. Я удивилась, оглянулась вокруг и назад, но рядом совсем никого не было; на всякий случай жестом ее еще раз переспросила.
«Да-да-да!» – закачала она головой мне в ответ и еще раз взмахнула подолом своей цветастой юбки. Подойдя поближе, я обнаружила, что женщина эта – цыганка лет около сорока пяти – пятидесяти. Что-то очень хорошо мне знакомое, но неуловимое почудилось мне в чертах ее смуглого высокоскулого лица, в ее волнистых пепельно-голубых волосах.
– А вы откуда здесь? – спросила я ее в некотором замешательстве: уж не начала ли я страдать зрительными галлюцинациями, после пребывания в психоневрологическом санатории с меня станется!
– Приехала из Польши, деточка, – весело подмигнув, отвечала мне цыганка по-русски и удивительно знакомым голосом. – Давай-ка я тебе погадаю по нашему давнему обыкновению. Пойдем в мой вагончик!
– Я очень тороплюсь успеть на автобус, который отходит ровно через двенадцать минут, да и денег у меня совсем немного, – поколебавшись вначале, но затем волевым усилием решительно отгоняя от себя всякие нездоровые воспоминания и стараясь оставаться взрослым и разумным человеком, ответила я.
Какие мне еще тут гадалки, какие такие кибиточки-фургончики! Небось только деньги станет выпрашивать…
– Мне будет вполне достаточно одной кроны; ведь у тебя, я знаю, это есть, – усмехнулась цыганка и взмахнула головой так, что ее длинные волосы всколыхнулись за спиной фантастической, темно-синей гривой. – Давай мне свою ладошку. Всю будущую правду открою тебе, моя милая девочка. Пора настала!
– Как же тебя зовут?
Завороженно протягивая руку и как-то моментально и сильно расслабившись, я все же собрала в себе последние силы заговорить.
– Зовут Розой, но ты можешь называть меня именем любого другого цветка, если тебе так того хочется! Ой, как много ты, бедняжка моя, пролила горьких слез по поводу мужчин. Как же сильно было разбито
