а бушуя скатиться вниз, в зеленые долины и на цветущие пастбища. Если встретишь горное озеро, то оно всегда необычайно глубокое, холодное и кристально чистое, а если перед глазами встал ледник, то он действительно массивен и мощен и во времени, и в пространстве.
А люди в горах особенные: у горцев все делится на плохое и хорошее, на да и нет, на черное и белое. Если ты пошел по тропе, обязательно дойди до цели, не сворачивай, не меняй решение посередине пути, не будь малодушен, потому что вернуться (сойти вниз по узкому и крутому, грозящему вот-вот обвалиться склону) даже тяжелее, чем продолжать подниматься вверх. Твердость должна быть в человеке, твердость и непреклонная решимость идти до конца – так считают все горцы, стар и млад, за это человека и уважают.
О гордых горцах, легендарных характерах, ледяных озерах, запредельных вершинах и грохочущих реках Марат без устали разглагольствовал всю дорогу.
Наконец-то на стареньком дребезжащем автобусе «ЛИАЗ» по крутобоким горным серпантинам мы добрались до санатория «Лермонтов», и это уже само по себе показалось мне чудом.
– Чтобы узнать настоящую цену джигиту – спроси семерых, так утверждают сами горцы. Спроси беду, потом спроси радость; спроси вино, саблю и золото; спроси о нем его женщину и лишь в конце спроси его самого, – все так же восторженно продолжал восхищаться характером горцев наш веселый Маратик.
Пансионат совершенно ничем не отличался от большинства подобных же. То было совершенно стандартное и типовое здравоохранительное здание, а в нем: абсолютно обшарпанные от долговременного употребления ковровые дорожки (зато везде и повсюду, и еще я где-то читала, что настоящие ковры только лучше и дороже становятся, если по ним ходят ослы и верблюды); невероятно жилистые, как у чемпионок тенниса, мускулистые и всегда несколько облезлые в неизменном курином бульоне на обед куриные же ноги; частые проблемы с водой в туалетах и питьевой водой; влажные и сырые (верно, чтобы отдыхающим пансионерам не было бы слишком жарко) постельные принадлежности с крупными синими штампами имени великого поэта. Синие штампы с очертаниями горных хребтов на простынях смешили больше всего и, по нашему общему мнению, навевали некую чувственную романтику перед уложением в постель, заставляя каждый раз вспоминать вечные дивные стихи о синих вершинах Кавказа, спящих во мгле. В такой чудной обстановке голый бездушный секс между отдыхающими совсем не мог пройти, а лишь неземная и возвышенная романтика, как наверняка изначально задумывалось руководством санатория имени гениального поэта.
Перед вселением администрация отказалась вселять нас супружескими парами, а хотели девочку с девочкой, а мальчика с мальчиком. Невероятно сложно оказалось им доказать, что в общем-то мы – молодожены и сюда приехали праздновать свой медовый месяц. Дело в том, что перед отъездом мы с Майей так и не успели поменять наши паспорта на новые семейные фамилии, хотя сдали все необходимые справки в свой паспортный стол даже заблаговременно, но в итоге все, как всегда, как-то уладилось, и мы получили семейные номера. В тот, навсегда памятный, четвертый день нашего пребывания в санатории, включая день приезда, мы с Вадимом только вылезали из кровати со штампами автора «Демона» и «Мцыри» и лишь с тем, чтобы часа через два-три залечь в нее обратно после некоторого необходимого променада. Естественно, санаторно-курортный режим нами здорово нарушался, но было совершенно на него наплевать, а еду приносили друзья.
В тот самый последний августовский день друзья с закусоном к нам почему-то не казали носа; завтрак вкупе с обедом как-то незаметно пролетели мимо, и мы весьма основательно проголодались за требующими хорошей физической формы занятиями искренней любовью. Дотоле весьма дисциплинированная по натуре Майя стабильно являлась в корпус во все режимные часы работы столовой, несмотря на тот факт, что Марат, по нашему мнению, ее просто затаскал по узким горным тропам и крутым пыльным перевалам, стараясь побольше впечатлить любимую окружающей их природной экзотикой и гулкостью горного эха, когда он выкрикивал собственноручно сочиненные стихи. Их обоих подобные прогулки просто невероятно воодушевляли, а местные красоты приводили в полный восторг, и нам они очень-очень советовали, однако Вадим за себя и за меня тоже пообещал ребятам присоединиться к компании где-нибудь дней через десять.
Мы не успели как следует одеться, как вдруг в дверь сильно, торопливо и несколько истерически постучали. Вадим встал, открыл, и возбужденная, ярко-красная, как заход солнца над Красным морем, зареванная, растрепанная и слегка как бы растерзанная Майка со стонами, всхлипами и какими-то тряпочками в руках влетела к нам в комнату и лицом вниз упала на смятую неубранную постель. Мы просто оторопели, не зная, что и думать. Захлебываясь потоками слез, сотрясаясь в диких рыданиях, содрогаясь от какой-то непоправимой беды, Майка в конце концов выдала заикающуюся речь, что, по-видимому, ее любимый умер, утонул, никогда не вернется и его больше в жизни никто никогда не увидит.
Еще до завтрака Марат предложил ей сходить искупаться на местную речку. Речка та была достаточно бурной и каменистой, однако местные ребятишки в ней вовсю плескались. Сходить с ним она согласилась, но сама купаться побоялась. Итак, Марат лихо скинул одежду и обувь: майку, шорты и сандалии, поцеловал молодую жену и, по обыкновению своему, чуть-чуть рисуясь фигурой, лихо прыгнул в этот чертов омут, и больше его не видели. Ошалелая подруга уговорила аварских мальчишек искать его. Они честно ныряли почти весь день, но в итоге пришли к выводу, что Марата на глубине, видимо, сильно ударило о валуны и понесло дальше вниз по порогам. Майя сбегала и в соседний, вниз по реке аул, а потом, естественно, совершенно обезумела, заголосила дурным голосом, заломила белы рученьки, рьяно обцеловала одежду любимого и с ней прибежала назад к нам в санаторий. Дело было действительно серьезное, я жутко испугалась. Майечка так безутешно-горестно причитала по молодому мужу, так клялась в вечной к нему любви и верности, так умывалась горькими вдовьими слезами, что, ей-богу, сама чуть было не испустила дух, в горе обесточив всю свою жизненную энергию.
В том последнем дне уходящего от нас навсегда лета я почему-то очень настаивала, чтобы Вадим шел срочно звонить в Москву родителям Марата. Почему тот звонок казался таким важным, уже и не вспомнить, но, наверное, мне, глупенькой и наивной в свои девятнадцать лет, по-прежнему еще чудилось, что родители всегда могут что-то предпринять, поделать, решить, вернуть и повернуть все вспять, что-то исправить, изменить и предотвратить в судьбах своих детей. Как же я слепо ошибалась!
Майя валялась на кровати в истерике, и я боялась оставить ее одну, а Вадим упрямо отказывался идти разговаривать с администрацией лечебно-профилактического заведения, которая владела единственной на весь санаторий телефонной линией, однако упорно и упрямо не допускала к ней лечащихся и отдыхающих курортников, как если бы она была особо сверхсекретной.
– Это был особый, трагический и страшный случай. Конечно же, они поймут и пойдут навстречу. Ты им только хорошенечко объясни… Да чего же тут выжидать-то?! – горячо убеждала я мужа.
В ответ он первый раз в моем присутствии выругался, но в конце концов был готов тащиться в горы два часа в одну сторону на местное почтовое отделение и телеграф: наверное, самый высокогорный в мире. Вадиму причем надо было уложиться всего в час до закрытия, чтобы с гор дать телеграмму родителям друга, но поговорить с администратором он отказался наотрез. Кому-либо другому звонить, идти или вступать в контакт он также мрачно и сурово отказывался, так что на после его возвращения из почтовой сакли я запланировала наш уже совместный поход к дежурному участковому местного аульного отделения милиции, по виду усатому, быстроглазому и жгучему джигиту. Его я два раза видела возле стойки регистрации прибывающих и убывающих из пансионата. В конце концов ведь должен кто-то организовать масштабные поиски тела в горных озерах и прибрежных районах и расспросить нас о приметах пропавшего.
Когда Вадим отправился в дальний поход, мне все же удалось улучить минутку Майиного полузабытья и спуститься на первый этаж к дежурной администраторше в переливчатом злато-серебро-платиновом шиньоне на голове. (Надо же, даже в затерянное в горных долинах селенье дошли столичные моды и вкусы. В Москве достать такой итальянский парик стоило неимоверных усилий и ресурсозатрат.) Ее я попросила как можно быстрее сообщить мою трагическую весть о пропаже молодого мужа подруги в отделение дежурному, чтобы организовать его скорейшие поиски. Надо было спешить, пока еще милиция не закрылась до утра, если вообще сегодня открывалась. Здесь, в живописных кавказских окрестностях, все всегда работало в свободном режиме, но если уж очень надо, то работников можно было запросто разыскать в их личных, довольно фешенебельных даже по столичным меркам саклях. Платиноволосая дежурная дама, сразу заахав и заохав, весьма и весьма прониклась историей несчастья, так что Вадим оказался абсолютно не прав в оценке моральных качеств работников санаторного сервиса. Позже выяснилось, что местная
