думать и жизнь станет гораздо проще.
– Я больше не хочу это обсуждать, Коля. Все решено – как решено, пусть так и остается! Хорошо, она ничего особенного не сделала, но жить там больше не стану в любом случае.
Собственный мой голос неожиданно легко и звонко парил по гостеприимной комнате матери и ребенка, отталкивался от стен цвета топленого молока, заполнял пространство яркими, стремительными и решительными звуками. Мной он слышался как бы со стороны и, оказывается, был действительно идентичен с голосом моей мамы. Будто бы она сейчас здесь говорит.
– Хорошо, но ты можешь хотя бы сказать, где находишься и где собираешься жить? Как называется твоя гостиница?.. Почему ты молчишь? Пожалуйста, пожалуйста, Ника, не клади трубку! Не отключайся!
Нет, Коленька явно за меня волновался. В столь дурацкой ситуации живое человеческое участие здорово ободряло и дорогого стоило. Надо же, кто-то пытался меня искать, кого-то еще волнует моя покалеченная судьба. Приятное, расслабляющее тепло ласковой светлой волной разлилось в животе и мерно потекло в ноги. Я смахнула со щеки одинокую жгучую слезинку.
– В данный конкретный момент времени я нахожусь на автобусной станции в Сандвике. Куда я пойду дальше и что стану делать – еще не решила. Курсы свои сегодня прогуляю, учителям позвоню чуть позже и договорюсь об отсутствии. Такой ярой отличнице все разрешат без проблем, – дерзким, но веселым тоном, слегка рисуясь собственной крутостью, отвечала я заботливому мужчине.
– О’кей и полный порядок! – с большим шумным облегчением выпустил он воздух на другом конце связи. – Тогда все просто очень замечательно, узнаю прежнюю Нику – своенравную, как внезапный обвал в горах. Минут через пятнадцать-двадцать за тобой на эту автобусную станцию приедет черный «Мерседес», садись без капризов, и шофер отвезет тебя на хитту одного моего хорошего друга. Дом стоит в лесу, но не волнуйся. На самом деле это совсем недалеко от Осло, всего-то минут двадцать пять на электричке от центра. Даже ближе, чем этот ваш Аскер или как его там. Я отпрошусь с работы и тоже туда вскоре приеду. На месте и решим, как разрешить сложившуюся ситуацию и жить дальше.
Что-то неуместное, какая-то мимолетная мужская игривость тона мигом меня насторожила. Мускулы живота резко напряглись и окаменели.
– Да зачем мне надо тащиться на дачу какого-то друга? Что я там забыла? Нет, не поеду; не хочу да и незачем!
– Слушай, Ника, меня внимательно. Я в данный момент разговаривать больше с тобой не могу. Придет машина – садись в нее, и все дела. Остальное обсудим позже. До встречи, все, пока!
Как-то совсем внезапно Николай совершенно изменил тональность разговора, видимо, в его кабинет вошла серьезная «шишка». Я закусила губу и крепко задумалась: русская девочка, проведшая все детство и часть юности с авторитарной советской бабушкой, легко выполняла указания, отданные по-комиссарски железным тоном; но в качестве взрослой женщины безуспешно рефлексировала по поводу так и не изжитых внутренних покорности и раболепия. Мне смертельно не хватало той благородной пленительной легкости, которая, помимо хорошего всестороннего образования, прививается человеку в спокойной и гармоничной семье. Целая жизнь могла бы сделаться гораздо проще, а так меня носит из крайности в крайность, как щепку по воле капризных волн. И не к добру обернется эта поездка на чужую дачу, сердцем чую!
Сама же уже наряжалась в облегающий белый костюм из пушистой, как персидская кошка, ангоры, вдевала в уши бриллиантовые «капельки», повязывала на шею прозрачно-призрачный, тоньше паутинки шарфик нежно-салатового оттенка, тщательно «наводила марафет». Даже ноготки подкрасила моментально сохнущим лаком. Злосчастный этот лак намедни был сильно снижен в цене и приобретен именно по этой причине – банальная проза моей, не слишком обеспеченной жизни. В пузырьке он выглядел вполне прилично, но на самих пальчиках вдруг приобрел вид превульгарнейший. Именно в такой безобразный матово-алюминиевый оттенок обычно красят кресты на деревенских кладбищах в российских глубинках. Видно, покойники его любят.
Перекрасить сии «руки вампира» не удалось; показалось, что кто-то предпринял неудачную попытку войти в двери. Естественно, что утром комнатка понадобилась для своего прямого назначения – пеленания малышей.
Подхватив сумки, я вихрем вылетела прочь из приютившего помещения.
«Лак, конечно, уродлив до невозможного, но какая кому разница, в конце концов! Ладно, зато по дороге поговорю с умным человеком Владленом Давыдовичем. Он добрый и трезвомыслящий мужчина, к тому же хозяйственный и практичный – в любой ситуации наверняка сможет присоветовать много разумного. Попрошу Николая оставить завхоза к обеду. Какой он все-таки молодчина: достал Алене в подарок суперумывальник и суперунитаз, как обещал, сам лично установил. Нет, про конфликт с ней распространяться не стоит; может, человек лелеет романтические надежды…» – первое, что подумалось на свежем воздухе. Смешно, но мысль о скорой встрече с героико-романтическим завхозом волшебным образом успокоила и укрепила расшатанную черной жизненной полосой нервную систему.
Оказалось, что до примерного появления посольского «мерса» в запасе еще полно времени, которое я с несомненной пользой для себя и своего норвежского языка решила провести в станционном магазинчике «Нарвесен».
«Надо же, какой бывает кошмарный маникюр. Совсем как у дьявола в последнем сериале!» – не удержался от восклицания вслух своего изумления симпатичный кудрявый мальчик-продавец, которому я скромно протянула десять крон за шоколадку-завтрак. Я бы влюбилась в него не раздумывая за эти правдивые слова, если бы сейчас не ехала на свидание к другому. Обворожительно улыбнувшись молодому продавцу, быстро отошла к полкам, где принялась вникать в курс последних новостей, дебатов, реклам и сплетен трех центральных норвежских газет «Афтенпостен», «Дагблад» и «ВГ» – довольно похожим аналогам СССРовских «Правды», «Известий» и «Труда». С таким же туповатым интересом пролистала несколько журналов выпендрежных международных мод и дизайна. Душевная суета приятно затихла: в мозговых полушариях воцарился беспорядочный каледойскоп газетно-журнальной лексики, в ушах лесным костром потрескивал легкий фоновый шум современной жизни и раздавались далекие паровозные гудки. На все стало изумительно наплевать – самое истинное и блаженное состояние на свете, вожделенный венец любой человеческой мечты.
Когда же я закончила примерно получасовое вникание в новейшие события мировой общественной жизни и кротко выглянула из-за раздвижных стеклянных дверей, нужная черная машина уже ждала. К немалому моему разочарованию шофером оказался незнакомый застенчивый паренек, а вовсе не умудренный разнообразным жизненным опытом старый посольский «волк» Владлен Давыдович.
Ни слова не сказав, парнишка вышел из автомобиля мне навстречу, вежливо открыл дверцу и почтительным жестом, как какому-нибудь чрезвычайному и полномочному лицу, предложил садиться на заднее сиденье. Я молчаливо села, и «Мерседес» сразу тронулся с места. Мне в моем растерзанном состоянии и нынешнем блаженном отупении разговаривать с посторонними людьми не больно-то хотелось; посольскому пареньку, скорее всего, неразговорчивому от природы, похоже тоже. Так и промолчали всю дорогу до лесной хитты некоего Колиного друга.
Я не осознавала, в каком именно направлении мы движемся, но за стеклом великое безмолвие и абсолютное, прямо божественное спокойствие скоро стали неотъемлемой частью лаконичного зимнего пейзажа. Если сравнивать со вчерашним днем и особенно промозглым вечером, то погода значительно улучшилась и продолжала улучшаться прямо на глазах. Веселенькие синеокие окошечки на небе множились и увеличивались; скромное зимнее солнышко отчаянно пыталось пробить светом серо-голубые тучи. Когда же большой сосновый дом замаячил за заснеженными пушистыми елями, туман рассеялся окончательно и торжественная космическая тишина пригласила меня в свои могучие лесные объятия. В душе, как в готическом соборе, невольно зазвучали высокие чистые хоралы. Под эту безмолвную, свободную от земных оков музыку я прошла через колоннаду геометрически четких стволов, держащих, казалось, на себе весь вес небесной полусферы, и чуть робко вступила на порог чьей-то очень богатой дачи.
На первом этаже центром интерьера являлся большой камин из белого камня, а далекую заднюю стену заменяло панорамное стекло, за которым хрустальные во льду деревья являлись абсолютно логическим продолжением как бы уводящей в бесконечность залы. В обитой деревом красноватого оттенка прихожей висело прямо королевское зеркало в красивой золоченой раме. По неисправимой привычке я первым же делом в него заглянула и увидела в зазеркалье бледное, худощавое и озабоченное лицо интеллигентной молодой женщины в пушистой беленькой шубейке. Несмотря на очевидную белизну и пушистость, глаза ее
