— Надюша, запиши на бумажку, — попросил Владимир, стоя у конторки, на которой была раскрыта рукопись «Рынков». — Детям Проминских — игрушки. Миняю — лошадь. Я обещал.
— Коньки. Себе и мне. И, я думаю, маме тоже.
— Конечно, — согласился Владимир и, что-то проверяя в рукописи, начал пересчитывать на счетах. — Запиши все, что нужно.
— Две шапки. Тебе и мне, — продолжала Надя, делая пометку на листке. — Полотна белого и серого. Себе на рубахи. Хорошо бы тулуп.
— Да, и тулуп.
— Проминским для Брониславы ткани на кофточку, — подсказала Елизавета Васильевна из соседней комнаты. — Девушка взрослая, а здесь обносилась. И ей надо поинтереснее.
— В этом я ничего не понимаю, — улыбнулся Владимир, не отрываясь от работы. — Ты, Надюша, запиши, какой ткани и сколько покупать, если знаешь. Впрочем, уточним. Елизавета Васильевна, сколько нужно фунтов Брониславе на кофточку?
Теща, стоя на пороге, так расхохоталась, что у нее заколыхался подбородок. Надя положила карандаш:
— Володенька-а!.. Как ты спрашиваешь?!
— А что я сказал смешного? Я говорю: не разбираюсь в таких покупках.
— Ты спросил: «Сколько фунтов на кофточку?» Зарапортовался, милый!
— В самом деле?! Это оттого, что у меня тут, — кивнул на рукопись, — речь идет как раз о фунтах. А голове действительно необходим отдых. Ты, Надюша, записала все? Пойдем в бор, погуляем. Проветримся. Денек сегодня чудный…
Они дошли до озера Бутаково.
Долбленые тополевые лодки-обласки, черные, как гагары, сонно уткнулись в берег. Рыбаков не было — все убирали хлеб в полях. А охотников уже ничто не привлекало сюда, — утиные выводки улетели, пролетные стаи еще не появились, и синее озеро, окруженное желтыми — от первых заморозков — камышами, дремало в тишине. И небо над ним казалось усталым и дремотным.
Владимир поднял золотистый листок березы и сухой палочкой, словно иглой, прикрепил к шершавому стволу сосны.
— Это, Надюша, для твоих первых упражнений. — Достал револьвер и подал недоумевающей жене. — Держи.
— Зачем, Володя? Стрельба — дело не женское.
— Да? Ты так думаешь? По глазам вижу, что уже отказываешься от своих слов. И правильно делаешь. Для революционеров, Надюша, нет деления на женское и мужское дело, — все должны, все обязаны уметь стрелять. И стрелять метко, как говорят — в яблоко. Помнишь, Вильгельм Телль? А у нас вместо яблока — березовый лист. По размеру примерно такой же.
— Наши женщины прежде всего революционные сестры милосердия. Перевязывать раненых…
— Не только. В Лувре я видел картину великого Делакруа «Свобода, ведущая народ на баррикаду». Художник написал по свежим следам боев. В правой руке отважной француженки, выписанной великолепно и одухотворенно, развивается национальный флаг, а левой она сжимает винтовку. И это отлично! Не только знаменем — винтовкой Свобода воодушевляет наступающих, зовет вперед. И рабочего, и студента в котелке, и маленького парижского га-мена — будущего Гавроша из романа Виктора Гюго. Очень хорошо! И, когда я смотрел на эту изумительную картину, мне весь флаг казался красным, представились баррикадные бои Парижской коммуны.
Коммуна!.. Надя любила слушать, когда муж говорил о местах боев во французской столице. Он рассказывал горячо и с такими деталями, будто сам находился среди коммунаров: там-то была особенно жестокая схватка, там-то отличился такой-то. Слушая его, она ясно представляла себе и заседания Коммуны в ратуше, и свержение Вандомской колонны, и залитые кровью улицы, и багровую Сену, и кладбище Пер- Лашез. Не зря Володя съездил в Париж!..
Однажды спросила: «Баррикады неизбежны?» Он ответил: «Думаю, что да. Буржуазия, по всей вероятности, не сделает пролетариату мирной уступки, а в решительный момент прибегнет к оружию для защиты своих привилегий. Тогда рабочему классу не останется другого пути, кроме революции». И Володя прав: умение стрелять может пригодиться каждому революционеру.
Он напомнил:
— Однако пора — за дело! Стань вот так. Клади револьвер на согнутую левую руку.
— Да ты, Володя, сначала сам.
— Хорошо. Смотри: нажимаю гашетку, курок взводится, барабан с патронами поворачивается…
Щелкнул выстрел — листок не шелохнулся.
Осмотрев сосну, заметили царапину сбоку ствола.
— Определенно не Вильгельм Телль! — рассмеялась Надя.
— У меня ведь тоже нет практики. Но все-таки попал. Теперь — ты. Целься спокойно. Так. Нажимай плавно, без рывка.
Они стреляли поочередно, пока были патроны в барабане. Потом прислушались: нигде ни души. Наполнили барабан патронами и опять стали стрелять.
После одного из выстрелов Надежды листок упал. Они подбежали одновременно.
— Почти в середину! — отметил Владимир, отдавая листок жене. — Бери на память! И револьвер остается тебе. Теперь, в случае чего, ты стрелять умеешь.
— Зачем? Никакого случая, Володя, не будет. Нас с мамой никто не тронет.
— Я уже просил Оскара…
— Ну, какой ты, право беспокойный!
— Он согласился наведываться к вам. Так мне будет спокойнее. И еще спокойнее оттого, что у тебя — оружие и что ты уже научилась пользоваться им. Держи. Спрячь в свою сумку.
В ту ночь Владимир долго думал о предстоящих встречах, вспоминал вопросы, возникшие во время работы над «Рынками», — ответы на них надеялся найти в книгах библиофила Юдина или же в городской библиотеке. Заснул только перед утром.
На рассвете за окном послышалось:
— Тпру-у, родимы-и!
Надежда, уже успевшая одеться и причесаться, вернулась в комнату и, откидывая уголок одеяла, сказала полушепотом:
— Володя, ямщик приехал. И завтрак — на столе.
— Спасибо, Надюша!
Перекинул полотенце через плечо и пошел умываться, на ходу напевая:
— «Тореадор, смелее в бой…»
Надя посмотрела ему вслед и улыбнулась. В таком восторженно-приподнятом настроении она видела Володю не часто.
Как хорошо, что он едет в Красноярск!
4
На Минусинской пристани пароход ждали только к вечеру, и Ульянов направился в дом Брагина, где останавливался всякий раз.
Услышав его голос, в прихожую вышла Антонина Старкова. Вот неожиданная встреча!
А как она изменилась, маленькая, хрупкая Тоня! Потеря первого ребенка ей стоила многого! Исхудала до неузнаваемости! И теперь чем-то потрясена?
Он привык видеть у нее завитые волосы, а сейчас незнакомая жиденькая челочка падала на узкий лоб, и лицо казалось маленьким, словно у девочки, только что вернувшейся из больницы. Тонкий нос еще больше заострился, щеки побледнели, на густых ресницах усталых глаз дрожали слезинки. А когда увидала
