будто подсыхают.
Не надо больше мазать йодом. Да, определенно подсыхают.
Почувствовав ее теплое дыхание на своем лице, Владимир открыл здоровый глаз.
— Надюша… — Взял ее руку, погладил. — Ты не волнуйся, мне уже лучше.
— Тебе надо полежать. И все пройдет.
— Сегодня полежать?! В такой день?!
— Это, Володя, необходимо. И я пойду одна…
— Но это… — Владимир порывисто приподнялся, положил жене руки на плечи, и она села рядом с ним. — Ты сама знаешь, перед боем позиций не покидают. Отступают только трусы…
…На съезд Владимир Ильич был делегирован Заграничной лигой русских революционных социал- демократов, и теперь меньшевики, которым в Лиге принадлежало большинство, потребовали его отчета. В Женеве находились три члена правления Лиги — меньшевик Дейч и большевики Папаша (Литвинов) и Саблина (Крупская). Когда обсуждался вопрос о срочном созыве съезда Лиги, Дейч, оставшийся в одиночестве, написал остальным двум членам правления, проживавшим в Париже и Берлине. Что они ответят? Те подали голоса за съезд Лиги. И меньшевики, члены Лиги, заранее съехались в Женеву. Успели сговориться. Сегодня, 26 октября, открытие съезда Лиги…
— Я пойду одна, — повторила Надежда со всей настойчивостью, на какую только была способна.
— Нет, нет, ни в коем случае.
— Попрошу отложить. Хотя бы на один день. Должны же они понять.
— Меньшевики?! Мартовцы?! — Владимир погладил руку жены. — Какая ты, Наденька, наивная! Да они обрадуются!
— В конце концов, Вера Михайловна[50], член Лиги и врач, подтвердит твою болезнь.
— Пойми — это невозможно. И не уговаривай. — Владимир встал. — Я готов к реферату, и я пойду. Сегодня решительная схватка.
Надежда удержала его за рукав:
— А вот к умывальнику я тебя не пущу. — Согрела лицо мягкой улыбкой. — Тут уж придется подчиниться. Утру тебе лицо влажным полотенцем. Осторожненько. И сделаю новую повязку…
— Хорошо. Только надо поторапливаться…
Меньшевики действительно обрадовались травме Ленина.
— Подбил себе глаз?! Не придет?! Ну и пусть сидит дома.
— Вовремя, вовремя! — перебрасывались злорадствующими фразами, сидя за столиками кафе «Ландольт», где собрались члены Лиги.
— Без него обойдемся! — сказал Троцкий и уважительно кивнул головой в сторону Мартова: — У нас есть кому выступить с рефератом о Втором съезде.
— Я и при нем не промолчу, — отозвался Мартов. — Потребую для себя корреферат.
— Ваше дело… — шевельнул плечом Плеханов.
— Корреферат от меньшинства? — спросил Ленин, неожиданно входя в зал. — Я думаю, Георгий Валентинович прав.
— Лига должна знать все! — выкрикнул Троцкий, вскакивая со стула и вскидывая бородку. — Все вскрыть, все взвесить на весах разума!
— Какое нетерпение! — заметил Плеханов. — А я полагал — сначала надо избрать бюро съезда.
Бонч-Бруевич, спокойно погладив бороду, предложил избрать в бюро одного человека от большевиков, одного — от меньшевиков и одного — от правления Лиги.
— А вы нам не диктуйте! — снова вскочил Троцкий. — Мы не крепостные! И Лига суверенна!
Меньшевики, как по команде, крикливо поддержали его. Пользуясь своим численным превосходством, избрали бюро из своих сторонников. Председателем — Гинзбурга, не менее крикливого, чем Троцкий.
Мартов сунул пальцы за воротник, рванул его, как при удушье; узел галстука сбился набок, заношенные манжеты вылезали из коротких рукавов пиджака; выхватив из кармана листки бумаги, пошелестел ими, что-то записал дрожащей рукой.
«Скандала на публике, которого боится Плеханов, не миновать, — отметил про себя Владимир Ильич. — Даже ему не успокоить «истеричную жену».
Ленину для доклада предоставили два часа. Он, уважая регламент, с легким кивком головы сказал председателю, положившему перед собой часы:
— Постараюсь уложиться. — Достал часы. — Ваши спешат. Учтите — на четыре минуты.
— Спешат оттого, что мне дорого не прошлое, а будущее, — попробовал отшутиться Гинзбург, и, согнав улыбку с лица, добавил: — Будущее партии.
— Большевикам будущее партии еще дороже, — отпарировал Ленин. — Иначе мы не были бы здесь. Но не будем терять секунд.
Повернулся к залу. В левой руке держал часы, в правой — листки с тезисами, свернутые трубочкой. Доклад начал спокойно. Говорил четко и твердо, излагая события съезда день за днем, вопрос за вопросом. И ни разу не воспользовался листками. Сжимая их, то уверенным движением предупреждал кого-то в зале, то как бы подносил слушателям бесспорные слова, то грозил в сторону непоседливых меньшевиков.
— Не перебивайте. — Взглянул на часы. — У меня остается уже только двадцать пять минут. — И к председателю: — Прошу не засчитывать минуты, украденные у меня крикливыми оппонентами.
Больше всех стучал кулаком по столу и истерически кричал Мартов. Пряди волос его прильнули к мокрому лбу, капли пота падали с усов.
— Еще полторы минуты напрасного шума, — отметил Ленин, взглянув на Потресова, привалившегося плечом к стене. У того нервно дергались руки, беспрерывный тик искажал лицо, словно припадок пляски святого Витта, и Ленин смягчил голос.
Перейдя к первому пункту устава, принятому в меньшевистской редакции, он сказал:
— Голосуя за свою формулировку, Мартов и компания оказались в оппортунистическом крыле нашей партии.
— А вы… вы… твердокаменные ортодоксы! — Мартов, хрипя, сорвал с себя галстук. — Создали осадное п-положение! Узурпаторы!
— Крик и ругань, Юлий Осипович, не украшают революционера, — попытался Ленин охладить его. — Не лучше ли деловито поговорить о выполнении решений съезда? Мы, большевики, за это.
— Здесь не ваше, а наше большинство, господа осадники!
— Ненадолго. Большинство было и будет у нас. Рабочие, подлинные марксисты, пойдут за нами. Почитайте письма комитетов.
Глядя на часы, Ленин переждал шум и перешел к рассказу о выборах. Но едва он успел упомянуть о том, что его предложение о двух тройках было известно еще до открытия Второго съезда и в редакции «Искры» никто не возражал, как Мартов снова ударил кулаком по столу:
— Ложь!
Ленин окинул взглядом зал. Кто может подтвердить разговор в редакции о двух тройках? Потресов? Но тот, все еще не освободившийся от жестокого тика, сидел с закрытыми глазами. Троцкий, как и следовало ожидать, тоже промолчал.
— Читайте протокол съезда, — сказал Ленин. — Там записано.
Мартов продолжал стучать.
— Ложь!.. Ложь!.. К-кровь старой редакции на вашей совести…
Не выдержав, Плеханов встал, как пастор перед грешником, блеснул латынью:
— Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав.
Мелкими, семенящими шажками Мартов подбежал к нему и с безнадежным сожалением покачал головой.
— И ты, Брут, туда же? — Погрозил пальцем возле самого носа Плеханова. — Но я в долгу не останусь! — Стукнул себя кулаком по впалой груди. — Цезарь жив!
— Если Цезарь считает себя оскорбленным, — под усами Плеханова заиграла усмешка, — то я готов
