напоролись! Вам, конечно, ничего: вы — учёные — за это самое... за эксперименты за эти жалованьице получаете, а мы тут силу кладём. Нет уж, не согласны! Оставьте нам насосик и вагонетку, раз уж труды наши вложены, а дудку эту самую снимите. И будем мы по-стариковски мыть, потихонечку.
— Нельзя сейчас мыть потихонечку, товарищ Савушкин! Нам золото нужно. По-старому вы отсилы давали всей бригадой кубометров десять в сутки, а здесь будете промывать до ста пятидесяти. В пятнадцать раз больше.
— Нам это не больно интересно! Будем землю ворочать, надрываться из-за кубометров, а золото зря уйдёт.
— Да кто вам сказал, что оно уйдёт? — Анна посмотрела в холодные синенькие глаза Савушкина, на его сухие, упрямо поджатые губы, на минуту задумалась, потом обернулась , к Ветлугину. — Сходите в управление, возьмите в кассе... — она еще подумала, — возьмите четыреста граммов золота. Сейчас мы проверим.
26
Через полчаса Ветлугин вернулся в сопровождении работника охраны. В напряжённой тишине он распечатал тугой аккуратный мешочек, вытряхнул его на совок, пересчитал самородки и на глазах у всех швырнул золото на груду ещё мокрых камней и грязи.
Золото упало в грязь, и одновременно у всех старателей вырвался такой дружный вздох сожаления, что Анна невольно рассмеялась.
— Ну вот мы ищем, а они швыряются! — сказал Савушкин злобно сокрушаясь. — Чужим горбом — оно всегда легко!
— На ветер не напашешься! — откликнулся другой из толпы, и ещё кто-то Крикнул совсем невразумительное, и вся толпа взорвалась рёвом.
«А что, если и вправду уйдёт? — невольно смущённая порывом толпы, подумала Анна. — Бывают же нелепые случаи... она посмотрела на Ветлугина, ставшего на место мониторщика Савушкина. Бросил тоже под самый удар! И этого не смог сделать!..» — и ещё она подумала, бледнея, когда снова ударила струя воды: «Не бросаю ли я так же под удар свою любовь?»
Когда пробная промывка кончилась, промывальщик сгрёб в лоток железистые шлихи, чёрные и тяжёлые, осевшие сквозь решётки на дно деревянных колод-шлюзов. Теперь нужно было «довести» — отделить снятое золото. Старатели, оживлённо тесня друг друга, столпились около. С таким же острым волнением подошла теперь Анна. Она хотела видеть...
Промывальщик ловко, легко и бережно крутил в воде широкий лоток, потряхивал его, споласкивал через край. Золотой песок и самородки желтели уже сквозь смываемые шлихи на дне лотка. Это были те самые самородки, которые бросил Ветлугин.
— Пожалуйста сюда, Анна Сергеевна, отсюда виднее, — предупредительно обратился Савушкин, расталкивая острыми локтями своих тоже сразу отмякших, подобревших товарищей. — Сбили они меня с толку. Этакий рёв подняли! Известно, народ неучёный, несознательный! — и Савушкин так улыбался, синенькие глазки его так ласково лучились, как будто совсем не он орал на Анну какой-нибудь час назад.
27
— Какая страшная вещь — сомнение! — сказала Анна Ветлугину, идя, с ним по соседнему участку, где другие бригады старателей укладывали трубы для гидравлических работ.
— Да, когда люди сомневаются в чём-нибудь, они не хотят работать, — сказал Ветлугин, — зато какой подъём вызывает у них соревнование с чужими успехами в работе! В личной жизни наоборот: сомнение в себе заставляет человека стремиться к совершенству, а ревность только озлобляет и унижает его. — Ветлугин помолчал, присматриваясь к неторопливо работавшим старателям. — Вот они будут завтра завидовать тем, которые на гидровашгерте, и эта зависть подхлестнёт их на большие дела. А представляю, что будет вот с этим дядей, если его милая потянется к другому. Он, наверно зашибёт их обоих. Ну, вот вы сами... — неожиданно сказал Ветлугин. — Что бы вы сделали, если бы приревновали серьёзно?
— Зарезала бы, — мрачно пошутила Анна и спросила в свою очередь. — А вы?
— Я бы сам зарезался.
— Отчего же сам?
— Оттого, что мне не дано права...
— Зарезать? — дерзко перебила его Анна.
— Нет... Любить.
— Любить для того, чтобы зарезать! — сказала Анна в печальном раздумье. — Почему же у нас не остаётся благодарности за утраченное счастье? Или мы мстим за то, что нам дали возможность изведать его? Нет! — с горестным увлечением, точно раскаиваясь в чём-то вскричала она. — Это просто потому, что мы ещё не умеем жить. Ревность — это же такое огромное чувство, что оно не может... не должно унижать человека. Оно так же, как любовь, нет, ещё сильнее, должно толкать человека на хорошее, чтобы он мог стать лучше, умнее, красивее, чем тот, на кого его меняют.
— Это опять рассуждения, — со вздохом сказал Ветлугин. — Любовь слепа: её ничем не удивишь: ни умом, ни хорошими делами, — поэтому так и зла ревность.
— Вы за старое?
— Да, я, как Лютер: «Стою на том и не могу иначе».
— Ну, бог с вами.
— Аминь, — закончил Ветлугин грустно и остановился возле двух трубных обогатителей, только что сгруженных возле будки землесоса. — Вот они, любезные! Теперь старатели начнут греметь.
— Я думаю, что мы вылезем из прорыва, если пустим в ход всё, что у нас имеется... до наших сердец включительно, — ответила Анна с острой усмешкой.
28
— Мы выедем завтра утром, а инструмент и трубы для буров отправим вьюками сегодня же, — сказал Андрей, поглядывая то на карту, прижатую рукой Ветлугина, то на него самого. — Чулкова я беру с собой, хотя он необходим на Долгой горе и на россыпи по Звёздному: вдвоём мы быстрее и лучше определим места новых разведок. Он вернётся недели на две раньше меня, но если тут что-нибудь потребуется... на рудной... я вас очень прошу о содействии.
— Ну, само собою разумеется, — сухо ответил Ветлугин.
Сейчас всё в Андрее раздражало его, особенно это беспокойство о пустой, убыточной работе.
— Конечно, я прослежу, — добавил он, нисколько не смягчённый мыслью о предстоящем отъезде Андрея.
Да, он сделает всё от него зависящее, чтобы работа на Долгой горе велась так же, как и при Чулкове и при Андрее. Пусть сама действительность докажет им, что они ошибаются.
Но от успеха разведки зависела теперь вся жизнь предприятия. Ветлугину представилось мёртвое молчание над занесёнными снегом отвалами и ямами, вмёрзшие в лёд колья разломанных плотин, звериные следы у редких бараков, пустых и чёрных, сиротливо глядящих слепыми провалами окон на тайгу, снова наступающую на них с окрестных гор. Зарастут порубки густым лесом, затянутся высокой травой, только поближе к воде под кустами ив и гибкой вербы останутся навсегда, как глубокие шрамы, следы земляных работ. Вот судьба всякой россыпи после вспышки лихорадочного оживления. Рудное золото — это не то. Это
