— Лет через десяток вырастут здесь и апельсины, а яблоки — наверняка, — полушутя сказала ему Анна, когда они вышли из канавы. — Вот взять такой распадок на южном склоне, застеклить его сверху вроде ангара...
— Дорого обойдётся, — с сочувственной улыбкой возразил Ветлугин.
— Дорого? А что нам дорого? Люди у нас есть, золото есть, отчего же садам не быть?
— При здешних снегах никакое застекление не выдержит, а без теплиц ничего не выйдет, — сказал Уваров, с сожалением глянув на суровые хребты вокруг.
Ему тоже хотелось совершить что-нибудь особенно хорошее, радостное и значительное для всех.
— А вот у меня есть один... без всякой теплицы зимой ягодками пользуется, — сказал Чулков и, свернув с дорожки, приподнял корину, упавшую с сухостойного дерева. — Вчера я ещё заприметил, как он хлопочет....
На земле лежала кучками отборная крупная брусника, отдельно — стланниковые орехи и лесные колоски.
— Бурундук? — спросила Анна.
— Он самый, — подтвердил Чулков. — Утром это он вытаскал из норы. Немножко проветрит, просушит и обратно стаскает. Мудрый зверь! Много ли зараз за щеку возьмёт, а глядите, натаскал сколько!
— Я его ограблю немножко... для Маринки.
— Берите, берите! — обрадованно заговорил Чулков. — Орехов у него много. Я уж второй раз его высматриваю. А дочке интересно будет. Бурундук, мол, поклон послал с орехами.
20
Малоприметная дорожка, выбитая конскими копытами среди мхов и камней, вилась то по глухому лесу, то между скал, нагромождённых на открытых склонах. Далеко впереди ехал Андрей, потом Ветлугин, только Анна и Уваров ехали вместе, и всех их, двигавшихся гуськом, стало видно, когда они поднялись на голые просторы нагорья.
«Впору было с подписным листом итти», — припомнила Анна невесёлую шутку Андрея, отыскав взглядом чёрную точку, маячившую на краю каменистой пустыни. Очертаний знакомой фигуры она не различила. Неужели это Андрей один там, впереди?
В это время Хунхуз споткнулся, громко звякнув подковой. Анна натянула поводья. Она держалась в седле непринуждённо, как и три месяца назад, и, казалось, не было оснований тревожиться за неё в пути, но Уваров вдруг спрыгнул со своего коня и, забегая ей вперед, крикнул:
— Стой, Анна Сергеевна! Расковался твой разбойник!
Уваров подошёл к Хунхузу, сильной рукой захватил его ногу, поднял её и снял подкову, заломившуюся в сторону на одном гвозде.
— Может, возьмёшь на счастье? — пошутил он.
— Давай! — сказала Анна. — Я ведь и вправду суеверная. Не очень, а так чуть-чуть. Во всяком случае, все бабьи сплетни-присказки на памяти у меня... заговоры, привораживания, отгадки всякие... Слова-то, Уваров, какие подбирались! У меня бабушка слыла мастерицей зубы заговаривать, кровь останавливала, — продолжала Анна, выждав, когда Уваров сел на свою лошадь и двинулся рядом. — Помню, мне лет десять тогда было, принесли к нам из тайги охотника-медвежатника. Такой статный детина, добрый молодец, о таких только в песнях поют... А медведь поломал его страшно и кудри вместе с кожей спустил ему на лицо. Крови под носилками — целая лужа... а бабка вышла в сенки, глянула да и говорит: «Моё дело — кровь останавливать, а коли она вытекла, я над ней не властна». Он, охотник-то, тут же в сенках и умер.
— Ну? — спросил Уваров, с тревогой поглядывая на Анну.
— Ну, я, девчонка, испугалась, конечно. Ночью у меня озноб сделался и сон пропал. Этот охотник у нас бывал иногда и всегда посмеивался: «Подрастёшь, Анна, — замуж возьму». Дома дразнили меня невестой... И вот лежу я на печке с бабкой — на лавке одна спать побоялась, — сама плачу, дрожу вся. Жалко мне было охотника. Бабка меня с уголька взбрызнула, потом начала слова какие-то чудные наговаривать. И стало мне смешно, засмеялась я сквозь слёзы. А бабка говорит: «Ну, вот, теперь и его душеньке полегче. Не может душа терпеть, когда над её мертвым телом детские слёзы ночью проливаются. Слепнет она — душенька — и дорогу к райскому саду теряет». Интересная была у меня бабка, и так она верила во все эти присказки, что, слушая, не хочешь, да поверишь. Тогда же лечила она меня и от бессонницы своими, особенными словами...
— И действовало? — спросил, улыбаясь, Уваров.
— Ещё как!
— А к чему ты о бабке вспомнила?
— Да вот подкова... Хотя нет, не подкова. Не раз я бабку свою вспоминала в последнее время. Думала... не зря они, наши бабушки, выдумывали всякую всячину. Когда! душа горит... хочется её полечить чем-нибудь... словом таким, за сердце хватающим. Они и верили. Им-то нельзя было не верить. Им-то ничего больше не оставалось. А у нас... — Анна круто осадила коня и повернула его обратно. — Смотри, Илья, — сказала она.
Перед ними, как дно огромной реки, высохшей в незапамятные времена, лежала на глубине заросшая лесами долина ключа Звёздного. Горы, окружавшие долину, отлогие, если смотреть на них снизу, теперь вдруг выросли и теснили её со всех сторон, смыкаясь вдали неровными хребтинами. Стадо допотопных чудовищ, окаменевших среди вечного молчания. Ни жилья, ни дорог. Только на груде камней, на вершине гольца, сиротливо торчала вышка-тренога, поставленная геологами. Анне вспомнился рассказ Андрея о медведе, что три ночи подряд приходил, разламывал и опрокидывал эту вышку, пока её не установили крепко-накрепко.
— «Здесь будет город заложен!» — с шутливой торжественностью провозгласил Уваров, отыскивая глазами знакомый рельеф Долгой горы. — Правда твоя, Анна Сергеевна: то была присказка, а сказка только теперь начинается. Вот проведём сюда шоссе, явятся люди... тысячи людей с машинами, с цветами, с ребятишками. Недаром давеча толковали мы про сады. Будут здесь сады! Не райские, конечно, но такие, где живому человеку отдохнуть можно будет.
— Фабрику поставим! — в тон Уварову откликнулась Анна. — Миллионное строительство развернётся. Ты смотри, какое здесь сочетание природных условий: и лесу строевого непочатый край, и площадь по долине раздольная, и воды вдосталь... А на россыпи шахтовые работы... — Анна умолкла, глядя вниз.
Ей уже виделось, как поднимались из дремучих чащоб шахтовые копры, крыши домов вырастали среди островков бывшего леса, а выше всех вставали над долиной светлые корпуса фабрики. А там вон ляжет широкая лента шоссе. Мощная сеть электрических проводов опояшет горы...
«Ведь всё это Андрей!» — неожиданно подумала Анна, но тут же у неё возникла другая мысль: он уходит от неё!
— Всех переупрямил! — как будто угадав мысли Анны, сказал Уваров. — Я вот смотрю на эту дикую сторонку и думаю: какая жизнь здесь возникнет! Россыпь отработаем в два-три года, потом драги по ней пройдут — и всё, а рудник, да ещё с таким золотом — ведь это же целый переворот в тайге! Может быть, и центр приисковый сюда переведём. Целый жилой район вновь возникнет. Ещё одно белое пятно на карте исчезнет.
Уваров посмотрел на Анну и, заметив выражение беспокойства в её лице, но не совсем угадав его, сказал:
— Я ведь не скрываю, что уговаривал Андрея повременить с этим делом, и даже того не стыжусь, что в последнее время разуверился в нём. Говорить теперь другое — значит, обвинять себя в пакости. А мы просто боялись погнаться за журавлём в небе, у Андрея же в этой погоне вся цель была, весь смысл, и он, как настоящий, убеждённый в своей правоте работник, пошёл напролом и оказался прав. Честь и хвала ему за это!
