оказывается, у нее папаша спал в амбаре, потому как пришел домой пьяный и его не пустили. Папаша, когда выпьет лишнего, буйным становится, вот ему и дают остыть на холодке. Ну он как скатится оттуда с вилами и прямиком на Цорба. А тот без штанов!.. Набежало мужичья…
– Да клянусь я вам, ваше сиятельство, что она уже валялась раскорякой и себя не помнила, когда я ею занялся! И ведать не ведаю, кто ее так уходил! – Здоровенный детина в шевровом колете с фестонами, надетом поверх оранжевого с зеленым суконного камзола, попытался вырваться из рук державших его крестьян. Лицо у него было в крови, соломенные волосы спутаны.
– Я угорелая была-а! – густо зарыдала краснощекая рыжая девица, стискивая руки под пышным фартуком. Ее хорошенькое лицо расплылось в слезливой гримасе. – Я угорелая была, я еле-еле из дому вышла! А батюшка в сарае спал, уставши! Опамятовалась, а этот…
– Без штанов он был, и хвост у него торчком стоял! – свирепо выпалил мужлан в новой широкополой шляпе. – За такое убить его мало! Сиятельный господин, не оставьте без защиты! Совсем ваши прохвосты честным девицам ходу не дают! Скольких перепортили! Уж берег-берег, не уберечь! – Он натужно, со слезой задышал и заложил кулак за спину, угрюмо глядя на светлоглазого вельможу в зеленом с серебром упланде.
– Хорошо. Вас удовлетворит денежный откуп, истец? – Вельможа растянул пояс.
– А ему ничего не будет, что ль? – Один из державших толкнул провинившегося. Тот ответил грязным солдатским ругательством.
– Солдат мне нужен. А вашей дочери следует открывать вьюшки, а не отлеживаться в стогу, обмахиваясь юбкой. Это у кого угодно пробудит нескромное желание, – Он выложил на голый стол несколько больших серебряных монет. – Этого вам довольно? Теперь отпустите Цорба и идите сами. У меня нет на вас времени.
Цорб сам вывернулся из державших его рук, застучал сапогами вниз по лестнице. Из окна видно было, что он перебежал через разъезженную улицу и нырнул в кабак, на ходу расчесывая пятерней волосы.
Он остановился на пороге, привычно ловя ухом разговоры и выбирая, где травят байки поинтереснее и где можно поведать о своих злоключениях и угоститься из чужого кошеля. Рассказов о том, как дворцовую стражу опоили и выставили из Эманда, он слышал уже не менее десятка…
– … Сначала мы бегали за ними по всему приюту, потом поняли, что так неудобно, и решили устроить станок. Трое охотились, двое держали. Естественно, мы менялись, и дело пошло быстрее… Тут ворота как вылетят! Ой, беда! Въезжает сам герцог Лоттаре на белом коне, а возле стремени у него запыхавшаяся горбунья, она у них там была за старшую, мы и ловить ее не стали, думали, спряталась куда. Мы так и замерли – всё у нас наружу, девицу держим, не сообразили отпустить. А герцог на расправу скор, это надо помнить…
– Так город-то на поток же?
– Ты слушай, слушай. Стоим, вдруг Заль отпускает девицу, он ее за ноги держал, и хлоп на колени перед герцогом. «Простите, – говорит, – ваша светлость, простите нас, дураков, что вам ничего не оставили!» Мы как заржем! Герцог Лоттаре сам до слез смеялся и хвалил нас за такую удаль!
Цорб злобно сплюнул. У него совершенно не было настроения выслушивать чужое хвастовство, да еще на трезвую голову и голодный желудок. Он мрачно прислонился к косяку.
– … Набежало мужичья с дрекольем, ну его драть, а он только стоит и срам прикрывает, и гульфик пустой возле колен болтается! Эрма орет, ругань, светопреставление! Повязали его, сердечного, повели в подклеть…
– Ах, так это ты, Гоц, был там первым? – Гоц замолк. Над столом возвышался Цорб и медленно потирал запястья волосатых дланей…
– Что ты, Цорб, я просто проходил мимо! – округлил глаза Гоц.
– Врет он все, солдатик! – махнула коротким шлейфом обозная девица, заглянув Цорбу в лицо. – Он тут на всю едовню разглагольствовал о том, как закинул клубок Эрме в трубу! Все слышали.
– Все слышали! – рявкнули от соседнего стола, явно не уразумев, в чем дело, но предвкушая несомненную потеху.
– Ах ты говнюк! – изумился Цорб, надвигаясь ближе. – Решил поглядеть, как мне кое-что оторвут?! – Гоц было вскочил и попробовал улизнуть, но несколько рук отбросили его назад.
– Куда ж ты, сердечный?
– Не подходи! – В руках у Гоца блеснул воровской нож без эфеса – таким и суму удобно срезать, и прохожего пырнуть. Цорб схватил трехногий стул с прорезным сердечком в сиденье и замахнулся, целясь Гоцу по руке.
– Ах ты! – Нож вылетел и воткнулся между половиц. – Вот тебе, на, гугнявец! Вот тебе, вот! – тут все сборище повскакало и полезло махать кулаками, завизжали девки, замелькали поднятые стулья, с грохотом рассадили одну за другой две корчаги – вспомнились какие-то старые обиды, и все поперли друг на друга с пеной у рта и с тесаками в руках.
– Вот тебе!
– А это за красотку Марг! Помнишь такую?
– Я тебе припомню, как ты бросил меня одного отбиваться от побережных!
Хозяин, почуяв, что дело плохо, прибежал с котлом кипятка и выплеснул его весь в гущу свары. Повалил пар. Кто-то, рубясь на мечах, вскочил на стол, – с другого конца этот стол подняли, и драчун, вопя, грянулся головой об пол. Шлюха в подоткнутой до голых ляжек полосатой юбке и спущенных желтых чулках тут же стукнула его по затылку медным горшком. Цорб швырнул кого-то в окно – тот головой вышиб раму и с воем шлепнулся прямо в свиную лужу, разогнав поросей. Хозяин с жалобной руганью лупил дерущихся по спинам сукастой рогулей, которой творят тесто – но ландскнехты не обращали внимания на такую мелочь. Потом кто-то видимо отведав рогули не в первый раз, обернулся и кулаком свернул кабатчику скулу, отправив его лететь теменем вперед под прилавок. Кого-то выдавили из кучи наверх, – болтая ногами и гогоча, весь окровавленный и рваный, он раскачивался на колесе со свечами, стараясь пнуть то и дело выскакивающие из гущи дерущихся головы, пока его не сдернули за щиколотки вниз. Гам стоял такой, что даже колокола соседней церкви было не слыхать. Дерущиеся кучами скатывались по разбитым ступеням на двор. Потом и двора им стало мало, – подхватив до колен юбки, с визгом порскнули в проулки шедшие в
