мне рассказывал, он застал у нее Гирша Ниссагля, начальника Тайной Канцелярии. Думаю, вам доводилось слышать об этом чудовище. Этот Гирш ростом мне едва по плечо, лицо у него уродливое, он красится, как женщина. Кроме того, про него ходили слухи, что он принуждал молодых узников к мужеложству… И вот Родери, увидев, кого она ему предпочла и как нежно с этим выродком обходится, решил отомстить и поджидал лишь удобного случая. Каковым и представилось ее внимание к вам. Думаю, что она по-своему вас любила, поэтому ваши слова должны были причинить ей немалую боль… Впрочем… Должен вас успокоить – если бы вы ее и не отвергли, не думаю, что это отвратило бы королеву от исполнения ее жестоких замыслов. Ну, может, она бы год забавлялась с вами, но потом вы ей надоели бы, и она изменила бы вам или убила бы вас, как уже случилось не с одним ее любовником. Вот такова эта история с другого конца. Думаю, я убедил вас, что вашей вины ни в чем нет.
– Простите… Можно задать вопрос, не связанный с вашим рассказом? Ночью сегодня мне показалось, что я слышал крик. Крик боли. Я сразу проснулся… Что это было?
– Вы тоже слышали?
– Это… она?
– Да. Она узнала, что умрет. Ее голос до сих пор звучит у меня в ушах. Она крикнула: «Нет!» И упала без памяти…
– Значит, она должна умереть? – Эринто скорбно улыбнулся.
– Да, таково решение. Может, вы хотите увидеть ее?
– Нет.
– Мужественный ответ. Впрочем, не думаю, что она сама захочет вас видеть. В ней что-то надломилось, она почти все время молчит.
– Она боится?
– Должно быть. Я не видел ее со вчерашнего дня. Такие неистовые, как она, обыкновенно боятся смерти.
– И что же за смерть ей уготована? – В голосе Эринто нарастало болезненное любопытство.
– Мой сын Родери хочет применить что-нибудь из того, что измышлял Ниссагль для наших несчастных родичей. Я против. Будет достаточно, если ее просто обезглавят. Я хочу, чтобы это выглядело как торжество справедливости, а не как обычная месть. И кроме того, если королева мнит себя правой и невиновной, то и такая смерть покажется ей ужасной. Я жалею, что сбежал ее палач. Во-первых, это был мастер, во-вторых, было бы справедливо, если бы она умерла под топором нанятого ею же палача.
– И когда казнь?
– Через несколько дней. Это еще не определено точно. Простите, Эринто, думаю, что на это время вам лучше покинуть Хаар. Я покорен вашей твердостью, но угадываю действительную силу ваших чувств к ней. И поверьте, лучше не испытывать себя. Вы можете с собой не совладать.
– Благодарю вас, я понимаю. Это опять было то, о чем я стеснялся сказать.
– Я рад, что мы думаем одинаково.
– Как она там?
– Да кто ж ее знает? Лежит. – Солдат равнодушно пожал железными плечами. Лицо у него было красное, щетинистое, изо рта клубился пар.
– Ничего не просила?
– Да нет. Как принесли ее оттуда, так и лежит.
– Так как, может, она уже умерла давно, а? – Окер гневно сузил глаза. Солдат начинал его бесить.
– Нет. Пар видно. Значит, жива, ваша светлость. Уже не хватало сил объяснять им, чтобы они вместо «светлости» говорили «яснейший магнат». Аргаред смолчал.
– Хорошо, открой.
Стены узилища белели от инея. Иней, казалось, покрыл и ее посеревшее лицо, опущенные веки, полуоткрытый шелушащийся рот. Сможет она говорить? Он достал приготовленную флягу с винной настойкой.
– Беатрикс… Она не отозвалась.
– Беатрикс, очнись же.
Только тут она открыла глаза, темные, пустые, как глаза бессловесной твари.
– Выпей вот это. – Пришлось одной рукой поддержать ей голову, другой прижать к губам горлышко. Она сделала несколько глотков и, застонав, отвернулась.
– Легче стало? Молчит.
– Мне надо поговорить с тобой. Ты можешь говорить?
– Да. – Странно, что это было сказано не дрожащим шепотом, а твердым голосом.
– Ты видишь, к чему привело твое молчание?
Она не ответила.
Это камера Лээлин. Или соседняя. Значит, его дочь лежала вот так же, посеревшая, неподвижная. Он присел рядом, отложил фляжку.
– Больно?
Она прикрыла глаза.
