потребляют, лицедеи, парик, сделанный из конских хвостов и завитой. Меж золотых отворотов воротника, меж завитых локонов белела нарочито целомудренная слоеная шемизетка, закрывавшая ее грудь до горла. Лицо темное, накрашенное, как у деревянной статуи, с карминными неподвижными губами. А под руку – Эринто взглянул еще раз исподлобья, чтоб удостовериться, не ошибся ли, – ее вел некто, пугающе похожий на обезглавленного Сикрингьера Фрели. Тот же ясный очерк лица, те же безупречные черты, только волосы с белого лба откинуты, и так спокойно и гордо шествует он рядом с Беатрикс!..
Эринто смотрел остановившимися глазами, как этот ангелоподобный юноша вел ее, словно орошенную кровью, к тронному креслу Эманда. А за ними длинной чередой входили, отставая друг от друга на шаг, предатели. Вот седой Морн, похожий на паладина, на нем два ожерелья, хризолитовое и изумрудное, звенья которых выкованы в виде оленей, а у пояса длинный меч в ножнах из нефрита. Вот беглый примас Таббет в черных атласных ризах, с канцлерской цепью поверх панагии, с кисой для печати у пояса. Вот Раэннарт, продажный вояка, в синем бархате с золотыми пчелками, при мече, кинжале и золотых шпорах. Вот Вельт, тоже купленный королевой, желто-лиловый, роскошный и важный, как петух. Вот примас-настоятель Эйнвар, в высокой митре и лиловых ризах, с омофором, расшитым хрусталем и аметистами, а за ними в два ряда советники и законники в парчовых упландах с куньими капюшонами…
– Садитесь, разрешено! – Ниссагль дернул его за рукав и сам опустился по левую руку от королевы. Воцарилась тишина. Королеве принесли огромный кубок с двумя ручками, она встала, тотчас встали все, подняв полные бокалы, ожидая королевского слова.
– Возлюбленные мои подданные. – Звучный голос Беатрикс был слышен в самых дальних углах тронного зала. – Возлюбленные мои подданные, в этот час нашего торжества мы не должны забывать о Боге и законах Его. – Прекрасный спутник Беатрикс слушал ее, буквально глядя ей в рот, но Эринто заметил также, что у этого юнца в глазах читаются гордость и бесстрашие взрослого воина. Герб в виде оленя вполне подходил ему. – … Господь говорил: «Люди, прощайте друг другу, а карать буду я». Но Господь знает, сколь трудно прощать и как легка и сладостна месть. Он знает, что сердцу человеческому возмездие ближе всепрощения. И вот я говорю вам: Он покарал наших врагов нашими же руками, потому что сие возмездие есть одновременно и Божья кара. Знайте же, что именно так и случилось, и, стало быть, наша месть благословенна, ибо наше желание и Божий промысел совпали. Забудьте о пролитой крови и причиненных страданиях, ибо все, что было совершено, совершилось по воле Бога, и совесть ваша должна быть чиста. За святое возмездие я поднимаю кубок!
Раздались возгласы восхищения и одобрения. Все опрокинули кубки, Беатрикс обмахнула губы рукавом…
Встал примас Эйнвар, но Эринто его не слушал.
– Кто это рядом с королевой? Вон тот красивый рыцарь? – лихорадочным шепотом спросил он у Ниссагля.
– Красавчик? Сын Иогена Морна, Авенас.
– Они любовники?
– Нет пока. – Ниссагль тонко улыбнулся. – Мальчишке четырнадцать лет, и у него не то воспитание.
Иоген Морн говорил о вразумлении своем, да так ловко, что ухитрялся выглядеть вполне достойно.
Беатрикс смеялась, кромсала на блюде золотым изогнутым ножичком редчайшую снедь, перешептывалась с Авенасом, прикрывая подкрашенные глаза, а тот отвечал ей неизменно влюбленным взглядом. Любовь хорошо видна в таких глазах, как у Авенаса, но ведь именно такие глаза никогда не видят лжи раскрашенного лица. Никогда. Вот он налил ей вина из хрустального сосуда в пустой кубок, легко и заботливо, без смешной и жалкой суеты, с какой служат дамам влюбленные пажи. Она ласково улыбнулась. О, лучше бы Беатрикс была грубой уродкой! Лучше прямое несовпадение во всем, чем этот язвящий душу разрыв между прекрасным и приукрашенным! Ведь всем всё понятно! Морн величаво улыбается, глядя на них, Раэннарт с Вельтом намеренно отворачиваются. О, как она умеет лгать, эта ловкая говорящая кукла! Она замучает этого мальчика, она втравит его в беду, она помутит его разум! Резала глаза белизна ее атласной шемизетки, нарочито укрывающая грудь до горла. Если б знать, что она ему говорит, что она ему уже сказала, что еще только скажет в пылу притворной страсти!.. А впрочем, зачем ему, Эринто это знать?..
В сторону Эринто Беатрикс не повернулась ни разу, словно его не было за столом.
Поднялся Ниссагль и провозгласил шуточный тост за палачей, сказав с улыбкой, что все есть палачи Господа Бога и в любой час он может руками людей свершить Божье возмездие, а потому надо выпить за палачей. Тост был последним, и уж такие гости собрались на этом пиру, что и годы спустя иначе как Пиром Палачей его не называли…
Потом танцевали, и Беатрикс не расставалась с Авенасом, зачастую рука об руку выходя с ним из круга, где похотливо изгибались танцующие с выражением сытости на лицах.
Потом снова накрыли столы, принесли легкие, острые и сладкие кушанья, множество хороших вин в сосудах, выточенных из цельного хрусталя. Все неторопливо насыщались. Пир плыл в ночи, словно тяжкая роскошная галера, с Эринто никто не заговаривал, и сам он не заговаривал ни с кем, только порой ловил на себе наблюдающий взгляд Ниссагля и был ему благодарен хоть за такое внимание.
Раин стоял в одиночестве, сложив на груди скованные руки и понурив белокурую голову. Вокруг него на пять шагов было пусто, как вокруг зараженного львиной хворью, даже стража стояла в отдалении, – да, собственно, что он мог бы сделать, один и скованный?
Словно очнувшись, Раин прошел на середину залы и объявил о песенном состязании в Круглом чертоге. Все двинулись туда. Там было прохладнее, сводчатый потолок подпирали тонкие желобчатые колонны. Было приготовлено много кресел, так, чтобы хватило на всех дам, и скамеечки с подушками для их поклонников. Все расселись. Беатрикс и Авенас, словно супруги или нареченные, заняли два самых высоких, застеленных белым мехом кресла. На треножниках стояли золотые блюда со сластями, свечи наполняли воздух изысканными ароматами.
Певцов тоже вызывал Раин, развернув в скованных руках пергамент с именами. Менестрели были в основном местные, и лишь несколько – из Марена и Элеранса. Слушатели грустили, мужчины полулежали в ногах у дам, и лица их были более томны, чем у женщин.
Эринто выступал последним. Двое пажей вынесли для него на подносе старинную дивной, красоты лютню, задрапированную в белый затканный серебром шелк.
Эринто неспешно опустился на табурет, положил лютню на колени и на миг замешкался.
Теперь Беатрикс сидела прямо перед ним и была видна отчетливо, каждый волос ее длинного парика. Лицо ее, сильно и искусно накрашенное, вблизи казалось еще более неживым, деревянным или каменным,
