как у статуи.
На правой руке была надета довольно большая алая перчатка, – он хорошо разглядел ее, когда Беатрикс, ласкаясь, накрыла этой рукой руку Авенаса. Алая перчатка выглядела зловеще, словно являла собой какой-то порочный знак – несмываемое кровавое пятно, когти или шестой палец.
Эринто заиграл и запел, глядя в упор на Авенаса, прямо в его близкие глаза. Он постарался вложить в исполнение баллады негодование и скорбь, он жаждал дать своим словам силу заклятия, чтобы они сняли с глаз Авенаса пелену, нарисовали бы образ Красоты, неизмеримо далекий от этой лживой накрашенной женщины. Звуки бились, словно вода в роднике. Лица слушающих затуманились. Лютня звенела горестно, а в голосе певца словно открылась последняя глубина, и изливались оттуда печаль и боль.
Все тщета и суета, лишь раскрашенная кукла ненаглядная твоя, рыцарские цепи блещут на груди у подлецов, только вслушайся и тут же ложь от правды отличишь, и покажутся тенями те, кого живыми мнил, с ликов темных и недобрых сразу маски опадут – эти слова звучали в душе Эринто, но не срывались с его губ.
Ему чудилось, что в круг входит принцесса в серебряной лунной маске и слезы ее текут по серебру, застывают на платье маленькими мерцающими камнями. Потом ее образ истаял. Под рокот струн, негромкий и угрожающий, возникло другое видение: Беатрикс – с пеной у посиневшего рта, с черными мокрыми глазами животного, – она хватала скрюченными пальцами воздух, задыхалась, корчилась в неистовой звериной жажде жить…
И вдруг все рассыпалось – он увидел напротив себя ее нынешнее спокойное лицо с пустыми глазами. Авенас искоса глядел на нее – влюбленно. Живая и гордая краса его была еще явственнее. Почему, почему же он не замечает ее лживость? Почему не ищет равную себе для служения? Почему остановился и не хочет видеть ничего дальше глаз Беатрикс? А она через несколько минут прошепчет ему, нарочито запинаясь (якобы от волнения), что героиня этих баллад…
Вокруг, подпирая щеки, вздыхали растроганные предатели.
В припадке внезапного гнева Эринто хотел оборвать песню бессмысленным воплем и швырнуть лютню об пол – но лишь крепче сжал ее и допел до конца, сказав глухо: «У меня нет более песен для вас».
Зашелестели хлопки, вспорхнули к потолку вздохи, прозвучали сказанные вполголоса хвалы.
Руки Беатрикс (левая тонкая, белая, прекрасная, правая – в большой красной перчатке) не шевельнулись. Она только закивала головой в короне. Корона была ей к лицу – тяжелая, с мертвенно- тусклыми камнями неестественной величины.
– Что хочет в награду Золотой Голос Святых земель? – послышался обычный вопрос.
– Беседы наедине с владычицей Эманда, – сказал Эринто быстро и глухо, чтобы не успеть испугаться.
Беатрикс улыбнулась с приличествующим случаю изумлением.
– Престранное, хотя и невеликое требование. Он против воли восхитился легкостью, с которой она играла любую из своих ролей. Краска придавала притворству достоверность. Она встала, кивнула зардевшемуся Авенасу и левой рукой дала Эринто знак следовать за ней. Они вышли в темную холодную галерею – крытый мостик между близко стоящими башнями, освещенный одним факелом. По кирпичному полу тянуло сквозняком. Отблески пламени прыгали по смолянисто-черным чешуйкам мелких стекол. Беатрикс обернулась – в мятущемся свете огня лицо ее постоянно менялось, точно сотни обличий скользили по нему и не могли удержаться.
– Что тебе угодно?
– Перестань притворяться. – Он держал лютню на отлете, как некогда лунную маску.
– Я и не притворяюсь. – Голос был низок и спокоен. Кажется, в этот раз она действительно не притворялась. С бесправными пленниками можно играть в открытую.
– Сейчас нет. С Авенасом – да.
– Ты ревнуешь?
– Его к тебе.
А «Я не знала, что ты мужеложец!» – могла бы сказать она и рассмеяться громко и торжествующе, но вместо этого сказала тихо:
– Объясни.
– Ты ему лжешь, Беатрикс. Я не хочу, чтобы ты лгала ему. Он недостоин твоей лжи и твоих обольщений, он не игрушка. Он ангел.
«Если он ангел, то сам разберется во лжи и обольщениях, в отличие от тебя, мой милый», – должна была промурлыкать она с довольной издевательской улыбкой.
– Чего же достоин ангел?
– Принцессы. Он достоин принцессы в маске. Его красота столь велика, что рядом с ней может быть лишь, великая тайна, а не твое низкое притворство. Ведь на этом самом месте, в это самое время ты способна лгать ему про Последнюю Легенду, как лгала мне. Я понял твой замысел, понял, к чему были нужны мои песни. И я не хочу помогать тебе в этом, и не буду. Я не допущу. Даже если мне придется умереть.
«Ну и умирай, пожалуйста!» – могла бы ответить она и призвать спрятанных за дверью убийц.
– Я не лгу ему, как не лгала и тебе. Я веду себя: как умею. Я не могу не соблазнять, это у меня в крови.
– И ты соблазняла его рассказами о том, как тяжко тебе приходилось в плену у Аргареда?
Она медленно опустила голову, потом снова подняла.
– … Ты лежала в пышной постели, время от времени, вздыхая… Ты просила его сесть возле изголовья и начинала говорить замирающим голосом о холодных подземельях, об оковах, о пытках, о безжалостных палачах, доводила его до дрожи, до такого состояния, что ему мерещились на твоих прекрасных руках раны