– Королева?
– Конечно, а кроме того – шлюха. Что до имен, то их у нее много. Любовники с Юга зовут ее Вьярэ или Вичи, любовники с Севера кличут Бэйтш. Вы все еще не догадываетесь? – Эринто отрицательно покачал головой. – Ну, что ж. Мне вас жаль. Вы в любом случае проиграли. Ваша дама – Беатрикс Эмандская, Эринто. Кровавая Беатрикс. Помните, вы хотели ее публично ославить и отказать ей в чести зваться дамой, и…
Эринто тупо глядел на край шестиугольной столешницы. Серебряные звездочки инкрустации отражались в его пустых зрачках.
– Эринто, очнитесь! – Голос достигал его сознания через какой-то гул.
– Не может быть… – прошептал он ошеломленно, – не мог я быть таким слепцом, не может быть…
– Эринто, придите в себя, Эринто! Эринто! – взывал враг, тряся его за плечи. Наконец гул исчез. Эринто дотянулся до бокала и отпил вина. На место полуобморочного оцепенения пришла горячечная дрожь.
– Что же теперь будет? Значит, это Беатрикс? Боже, какой я был глупец. Как ей удалось меня провести?
– Не удивляйтесь, Эринто. Она весьма искусна в обмане. Ей доставляло невероятное удовольствие над вами тешиться, именно ради этого она оставила свое государство на советников. Она ведь прослышала о вашем обещании и опозорила бы вас в один из последних дней турнира. Опозорила бы так, что вам оставалось бы только заколоться. И в глазах Господа это был бы меньший грех, чем поклоняться такой, как она. Поэтому я решился положить этому предел.
– О Боже мой! Но я любил ее! Я же никого так не любил!.. Никого и никогда!
– Я тоже ее когда-то любил. Кстати, позвольте представиться камергер ее величества королевы Эмандской Родери Раин. Хотел бы познакомиться с вами при более приятных обстоятельствах, нежели ночная драка и козни дурной женщины.
– … Козни… Это хуже! Господи, она меня убила! Я дарил ей перлы перлов того, что имею. То, что дороже бриллиантов. Я звал ее за собой в вечность…
– Думаю, что туда она превосходно проберется и без вашей помощи. Только другой дорогой. И надеюсь, ваши пути более не пересекутся.
– Послушайте… послушайте, я не понимаю. Не могу понять. Неужели же ни одно мое слово ее не тронуло? Как это может быть?
– Почему же – тронуло. Она очень весело смеялась. Так заливисто, что слышно было на улице, и все предместье решило, что она шлюха, а я сводник и живу на ее деньги. Сам разговоры слышал не далее как сегодня. Впрочем, так оно и есть: она действительно шлюха, и я действительно живу на ее деньги. То есть на деньги убитых ею…
– Значит, все, о чем говорится в «Письмах Цитадели», – правда?
– Истинная правда. Энвикко Алли, канцлера, я знал лично. А он был хорошо осведомлен о всех ее делах. Она и ее лучший слуга Ниссагль опоили Энвикко до беспамятства, подсунули ему невинную девушку, он, не помня себя, учинил над ней насилие… За что и был повешен согласно закону пятисотлетней давности. Теперь вот Ниссагль вошел в большую милость и стал ее любовником.
– Это что-то невыразимое… у нее какой-то дьявольский ум!
– О, да. В чем, в чем, а в уме ей не откажешь.
– Послушайте… Мне сейчас пришло в голову. Ужасно глупо, но на этом свете и вообще все так глупо… Что мне делать с этими балладами? У меня такое чувство, что я вымарал их в крови. И свое имя тоже.
– Поверьте, ничего не случилось ни с балладами, ни с вашим именем. Просто принцесса исчезла, откуда появилась, ее призвали, ну, скажем, государственные дела… а вы остались в скорби и меланхолии. И это даже хорошо, что в ваших стихах живет благородная принцесса именно в маске. Пусть Беатрикс завидует самой себе. Я только не знаю, что вам сейчас делать. Как-то не подумал об этом…
– Что делать? Сказать ей, что ее тайна раскрыта. Другого пути у меня нет. Я не подставлю вас под удар, не бойтесь. Если она спросит, я скажу, что ее узнал кто-то другой. Я скажу ей все. Пусть это произойдет не так, как я представлял, ну и пусть. Я не в силах притворяться. Мне хочется знать только одно – почему вы все это мне сказали?
– Потому что мне было бы неприятно наблюдать, как вас втаптывают в гряэь. Мне уже не раз доводилось быть свидетелем подобного – не хочу, чтобы это случилось с вами, Эринто.
– Вы меня пожалели?
– На этот раз угадали. Я представил, как ваша голова клонится все ниже и ниже, а она торжествует, в самом красивом платье, которое у нее на этот случай заготовлено… Очень красивое платье. – Раин не договорил, вскочил и исчез за полуоткрытой треугольной дверцей. Желтый круг света запрыгал по столешнице.
«Мне было бы неприятно наблюдать, как вас втаптывают в грязь».
Туман выползал из лощин. Холмы серебрились. Лишь изредка в темно-зеленой листве что-то шуршало.
Сейчас она придет, неслышно приминая узкими туфельками сырую траву, склонив голову так выразительно, что можно будет угадать на невидимом лице под маской выжидательное лукавство. Сейчас она придет, искусно разыгрывая волнение, а может быть, и в самом деле волнуясь, ведь хорошие лицедеи действительно испытывают те чувства, которые им приходится изображать на подмостках. Она будет зябко поеживаться от вечерней прохлады, потому что оденется слишком легко – пускай потерявший голову дурак подумает, что это трепет страсти, и заботливо накроет ее плечи плащом…
«Я младше вас, Эринто, по годам, но пережил гораздо больше… Поэтому мне смешно».
Эринто выпрямился, подавив вздох. Плащ внизу намок и оттягивал плечи. Руки были влажны. Снова подымалась красная луна, висела так низко, что хотелось пальцем попробовать ее чуть выщербленные острия. И синел печальный закат, и мерцала первая, зеленоватая, тяжелая звезда.
