17].
В Риме, однако, посылкой Нерона вопрос о судьбе испанской кампании отнюдь не считали решенным. Здесь полагали необходимым значительно увеличить численность армии, сражавшейся на Пиренейском полуострове, и послать туда проконсула — полководца, который обладал бы высшей военно- административной властью. При обсуждении этого вопроса выяснилось, что и власти не могут прийти к какому-либо решению, и никто не стремится занять эту должность — никто, кроме двадцатичетырехлетнего (по Полибию [10, 6, 10], двадцатисемилетнего) Публия Корнелия Сципиона, сына того Публия и племянника того Гнея Сципионов, которые совсем недавно погибли в Испании. Невзирая на свой непозволительно с римской точки зрения юный возраст, неожиданный претендент был избран, хотя и с большими сомнениями и колебаниями [Ливий, 26, 18].
Личность Публия Корнелия Сципиона-сына, будущего победителя Ганнибала, человека, сыгравшего исключительную роль в политической и культурной жизни Рима в конце III — первой половине II в., вызывала пристальный интерес античной историографии. Как бы ни оценивать те или иные рассказы о нем, об его поведении, об его мировоззрении, едва ли можно усомниться в том, что это был в высшей степени незаурядный человек [ср. у Диона Касс., фрагм., 88] и, бесспорно, один из самых способных наряду с Фабием Кунктатором и Марцеллом полководцев, какими располагала римская армия во время II Пунической войны.
Родился Сципион в 236 — 235 г. в одной из знатнейших римских патрицианских семей, выходцы из которой, как показывают знаменитые элогии Сципионов, в течение многих десятилетий в III — II вв. играли видную роль в политической жизни Рима. Как уже говорилось, Сципионы были тесными узами связаны с Эмилиями; нелишне, вероятно, напомнить, что к Сципионам были близки Семпронии Гракхи и что Корнелия, мать знаменитых трибунов, возглавивших во II в. плебейское движение, была дочерью победителя Ганнибала, а их сестра Семпрония была замужем за Сципионом Эмилианом — выходцем из рода Эмилиев, усыновленным Сципионами. Как можно было видеть, отец нового командующего римскими войсками в Испании был консулом в 218 г., когда началась война (Сципионы играли в этот момент решающую роль в римском правительстве), а позже вместе со своим братом Гнеем командовал римскими войсками в Испании. Претензию юного Публия и его избрание можно было в связи с этим трактовать как признак того, что ведение войны на Пиренейском полуострове воспринималось как своего рода наследственный удел Сципионов. Может быть, этим объясняется тот факт, что других претендентов на столь почетный и ответственный пост не было? Может быть, и в самом деле в сенаторских кругах заранее решили предоставить командование в Испании именно этому кандидату, отведя всех остальных, в том числе хорошо себя проявивших и опытных полководцев?[140]
В связи с этим заслуживают внимания некоторые детали рассказа Аппиана [Апп., Исп., 18]. По его словам, выступая в народном собрании, молодой претендент велеречиво говорил о своем отце и дяде и, оплакав их гибель, заявил, что он сам может быть мстителем за них и за отечество; более того (он вещал теперь как бы в порыве божественного вдохновения), он захватит не только Испанию, но и Африку и самый Карфаген. Некоторые, пишет далее Аппиан, решили, что эти слова — по-юношески безрассудная похвальба. Однако народу (имеется в виду, несомненно, плебейская масса) Сципион внушил страх, да к тому же и клиенты Сципионов приветствовали его речи, и он был избран командующим римскими войсками в Испании, как если бы совершил смелые деяния и был человеком достойным. Сенаторы (старцы, пишет Аппиан) склонны были говорить не о смелости, а об опрометчивом безрассудстве молодого Сципиона. Узнав об этих речах, Сципион объявил, что откажется от должности, если кто-нибудь из стариков возьмет ее на себя. Никого не нашлось. И тем дело и кончилось. Из свидетельства Аппиана, бесспорно, следует, что в сенаторских кругах существовала оппозиция Сципиону (да и сама информация восходит к традиции, явно для него недоброжелательной) и что избран он был главным образом благодаря поддержке демократических кругов; допущение, будто назначение Сципиона сенат предрешил заранее, оказывается, в свете данных Аппиана, несостоятельным.
Как бы то ни было, избрание Сципиона было значительным политическим успехом группировки Эмилиев — Корнелиев Сципионов.[141]
За Публия Корнелия Сципиона говорили не только его происхождение, не только престиж имени Сципионов.
Рассказывали, что в семнадцать лет он участвовал в битве при Тицине и там спас жизнь своего отца, то есть проявил то самое «благочестие», которого римская мораль требовала от сына [см. выше; Полибий, 10, 3, 3 — 6; Ливий, 21, 46, 7 — 8; Дион Касс., фрагм., 38]. Это трогательное повествование, исходившее от самих Сципионов и широко ими распространявшееся (Полибий, сам будучи близок к Сципионам, ссылается на Гая Лэлия, одного из ближайших друзей юного героя, занимавшего при его особе важнейшие должности — легата, начальника конницы и т. п.), затмило другую версию, имевшуюся у Цэлия Антипатра, о спасении консула рабом-лигурийцем [Ливий, 46, 10].[142] Но это еще не все. Сципион участвовал в битве при Каннах в должности военного трибуна; он был среди тех, кто спасся в Канусий и вместе с Аппием Клавдием Пульхром принял на себя командование смятенными и подавленными римскими солдатами; он помешал Луцию Цецилию Метеллу и его сообщникам осуществить их предательский план бросить Рим на произвол судьбы и бежать куда глаза глядят [см, выше; Ливий, 22, 53; Дион Касс., фрагм., 28; Орозий, 4, 16, 6; Фронтин, 4, 7, 39; Знам., 49, 5 — 6].
Таким образом, традиция рисует Сципиона — а ее сведения и оценки восходят, бесспорно, ко времени II Пунической войны — настоящим римлянином — пламенным патриотом, мужественным воином, тщательно, нередко с опасностью для жизни соблюдающим нравственно-этические принципы тех, кто создал могущество, и славу Рима. Такая репутация сама по себе могла обеспечить избрание Сципиона. Однако в его арсенале было еще одно сильнодействующее средство.
Говоря об избрании Сципиона на один из самых ответственных постов, какими располагало в тот момент Римское государство, Тит Ливий [26, 19, З — б] пишет: «Сципион не только вызывал изумление своими истинными доблестями, но и с юношеских лет разными способами выставлял их напоказ, многое совершая пред толпою, побуждаемый или ночными видениями, или божественным внушением — либо потому, что и сам был в какой-то мере суеверен, либо чтобы его повеления и замыслы, как бы ниспосланные своего рода оракулом, выполнялись без промедления. Подготовляя к этому умы с самого начала, он с того времени, как надел мужскую тогу, никогда не совершал никакого общественного или частного дела, пока не сходит в Капитолий и, войдя в храм, не расположится и не проведет там некоторое время, большей частью в одиночестве, в уединении» (ср. также у Диона Касс., фрагм., 39, что, несомненно, восходит к Ливию [26, 196]). Этого обычая, добавляет Ливий, Сципион придерживался в течение всей своей жизни, И далее [26, 19, 8]: «Он сам никогда не разрушал веру в эти чудеса (имеется в виду легенда об его чудесном рождении, о которой мы еще рассчитываем говорить далее. — И. К.); но он еще укрепил ее, с особым искусством ничего не отрицая и не подтверждая». Характеристика, данная Ливием, весьма уклончива: перед нами или чистый юноша, искренне верующий в богов и в божьи знамения, которые направляют всю его жизнь, или ловкий, холодный, циничный карьерист, умело эксплуатирующий религиозные чувства и суеверия толпы. Полибий [10, 2, 12 — 13] считает необходимым опровергнуть рассказы о боговдохновенности Сципиона и объясняет своему скептически настроенному читателю действия знаменитого римлянина трезвым расчетом: «Публий… всегда внушая толпе, что он замышляет свои планы под влиянием божественного вдохновения, подготавливал подчиненных, чтобы они смелее и охотнее шли на опасное дело. А что он каждое дело совершал, заранее рассчитав и обдумав, и поэтому все завершилось так, как он рассчитывал, это станет ясно из последующего изложения».
Как бы то ни было, поведение Сципиона должно было продемонстрировать римскому обществу его глубокую религиозность, в которой он, пожалуй, не уступал и самому Фабию Кунктатору; оно должно было показать, что Сципион не принадлежит к тем радикально настроенным элементам, которые едва не привели Рим к гибели. Чем бы ни объяснялось поведение Сципиона, оно создавало ему в высшей степени благоприятную репутацию и, конечно, способствовало его стремительному продвижению к власти.
Особые «связи» Сципиона с богами привели в конце концов к возникновению слухов об его божественном происхождении.
Рассказывали, что в спальне его матери часто видели змея, который при появлении людей скатывался с постели и исчезал с глаз [Ливий, 26, 19, 7; Знам, 49, I], что Сципион — сын Юпитера [Знам., 49, 1 — 2; ср. у Диона Касс., фрагм., 39] и что, когда он по ночам отправлялся на Капитолий, собаки на него
