наперевес. Димон издал хриплый стон, потом выстрелил в воздух и потерял сознание.
– Один еще живой! Эй, Дашка, останься с ним, – крикнул Отставник, поднимая черный револьвер из груды окровавленного тряпья, до прилета змееголовов и пришествия крабов бывшего раненым колонистом.
– А вот и дредноут. – Робинзон наклонился и перерезал глотку слабо шевелящемуся неандерталу.
Потом вытер платком забрызганный ботинок…
Глава 17
Робинзон без всякого выражения смотрел на Отставника, протягивающего ему небольшую стеклянную баночку, словно бы из-под меда, полную до краев какой-то коричневатой клейковиной.
– А ты не гляди, не гляди. Ешь, и все тут. Правда, сладковато будет, но вон – лужа. Я туда хлорную таблетку бухнул, пить можно.
Отставник снял платок, но покалеченную руку держал все в том же положении, на этот раз – за отворотом своей куртки.
– А что это за гадость такая? – спросил Робинзон, окунув в банку грязный палец.
– Еще из дома. Смесь для поддержания гаснущих сил, понимаешь. Лимонник, женьшень, цветочная пыльца, травки-корешки всякие. Между прочим – потенцию поднимает.
– Очень кстати, – буркнул Робинзон, с трудом разлепив губы, и побрел к мутной луже.
Шагах в пятидесяти от них находился каменный гребень, на котором виднелись часовые. За ним, как помнил Робинзон, коса начинала расширяться.
Вправо шли тропинки к холмам и, соответственно, к Трущобам, влево – ныне эвакуированная оконечность Китайского Квартала.
Сейчас там, на поросшей ядовитыми цветами кустарников неровной площадке, тусовался последний боеспособный отряд неандерталов. Их только что отшвырнули добровольцы и дружинники Юргена, и наступило некоторое затишье. Однако оно не могло длиться вечно – с узкого пятачка неандерталам деваться было уже некуда. Даже если бы им пришло в голову отступать по дну лимана, то им пришлось бы пробиться через кордон Отставника, перекрывший косу.
Отряд его неуклонно пополнялся. С юга, от Сергея, где атаки псоголовых почти сошли на нет, подходили группами, по двое-трое, новые бойцы и располагались перед гребнем.
На начавшейся волноваться глади залива покачивался грозный «Ктулху», но на нем сейчас не было видно ни малейшего движения, только крепчающий ветер трепал неаккуратно свернутое знамя штаба.
– Если бы по уму, – рассуждал Отставник, катая по плечу тихо перещелкивающий барабан «нагана», – то нам бы сейчас вдарить отсюда, от Трущоб, от Китайского Квартала и с корабля из всех орудий, пока они там сгрудились и выплясывают вокруг костров.
– Ну ты, гений танковой войны!.. – Это подошел по песку Володя. Подошел и скинул с плеч объемистый рюкзак. – Минометных мин и прочего осталось на один мощный удар. Он должен быть последним.
– Много ты понимаешь, спекулянт. – Отставник, подсаживаясь рядом с принесенным рюкзаком и выуживая оттуда зеленые цилиндры гранат, вслух стал считать: – Раз, два, три, четыре, абзац. Это все?
– Ага. По сусекам скребли. Закрома крепости пусты.
Отставник присвистнул, а Володя вытянулся на песке и стал как-то странно дышать и ерзать, раскинув руки-ноги, словно морская звезда. На изумленный взгляд Робинзона он весело откликнулся:
– Остатки эзотерических знаний матушки Земли – наука освобождения мышц от напряжения. Вот… ага… уже и конечности холодеют. Значит, скоро наступит релаксация. Полная.
– Балаболка. Шут гороховый. – Отставник помахал рукой, подзывая тех, кому решил доверить смертоносные зеленые цилиндры.
Володя коротко хохотнул и потянулся, не вставая с земли:
– А что? Да, я, пожалуй, скоморох. Мы были всегда и всегда будем. Жил-был Вовка и работал в гарнизоне крепости скоморохом. Звучит?
Отставник отмахнулся от него и что-то начал объяснять подошедшим дружинникам. Потом снова повернулся к лежащему:
– Вот дойдет дело до рукопашной, у тебя такая релаксация наступит вместе с сублимацией, только держись.
Володя немедленно откликнулся:
– Вроде бы сублимация, ан нет, глядишь, мастурбация.
– Ты че это? – подозрительно спросил Отставник.
– Да так, ниче. Цитирую.
– Кого?
– Себя.
Робинзон с интересом разглядывал автора «Легенды».
Он уже привык к тому, что среди перепуганного стада колонистов выделялись только бывшие военспецы и представители иных героических профессий. Оказывается, есть еще один тип земного человека, на которого переход на Плацдарм оказал благотворное влияние.
Новый мир словно был скроен под этого мелкооптового торговца. С каждым месяцем он все больше расцветал и веселел. Для Робинзона это был совершенно неясный феномен. Адаптационный синдром, как его окрестила младшая смотрительница животных на совете в Бордовом Дворце, для всех категорий землян проистекал по-разному, как правило – мучительно.
Особенно плохо пришлось работягам из больших городов. Первое время они просто не знали, куда себя деть в те редкие часы, что оставляла на досуг проблема выживания. Ни тебе телевизора, ни тебе водки. Крестьяне и закоренелые интеллигенты просто «закуклились» в своем, земном еще, поведенческом амплуа. Словно бы не видя окружающего мира, одни из них с муравьиным тупым упорством пытались разбивать бессмысленные огороды и засеивать поля земными культурами, совершенно нежизнеспособными здесь, другие мгновенно воссоздали вокруг себя свою привычную инфраструктуру с посиделками, «политическими» тусовками и мелкой, бессильной злобой на власть. Те, кто был представителем уместных во всяком месте и во всякое время ремесел, нашли себя сразу же – плотники, кузнецы, врачи. Всякого рода закоренелые охотники, рыболовы, собиратели грибов, туристы-геологи-альпинисты как будто бы и не заметили особой разницы между своим миром, где они упорно искали укромные уголки, и местной обыденностью. Теперь вот Робинзон наблюдал еще одного гармонично сросшегося со средой индивида, решительно не попадавшего ни под какие классификации.
– Слушай, мифотворец, что там слышно про Змеиные Языки? – спросил один из назначенных Отставником гранатометчиков.
– Плохо там. Флинт подошел к ним уже слишком поздно.
– Как так?
– «Осьминогов» они разбить не смогли, и он за полтора часа превратил деревеньку в один большой костер. Евгений вывел людей на лодках к самому заливу, и они стали по берегу отступать на восток. Бабы и раненые на плаву, остальные берегом. «Ктулху» в момент, когда они через болотце переходили, вокруг них вынужден был огневую завесу ставить. Гранат и мин пожгли – мама, не горюй.
– Шел под красным знаменем командир полка, – тихо пропел гранатометчик. Лицо его омертвело.
Тишину нарушила одна из женщин:
– Много перебили-то?
– Много. – Володя сел и принялся отряхиваться от песчинок.
– Поселок, значит, пропал. – Отставник вздохнул. – Добра сколько сгорело!.. А что не сгорело, так то, один черт, пропало.
– Это точно, – чеканным голосом отозвался Володя, задумчиво глядя, как по лиману в их сторону скользит надувной плотик.
– Кажется, «барон» пожаловал. Дело к войне, братцы.
