моченые яблочки, кувшины с брагой и медом.
И заморские: духовитый гишпанский апельсин – одна сладкая мякоть, склизкие ракушки – устерсы, граненые бутыли с фряжскими винами.
И роговая музыка турукала на хорах. Под нее кавалеры и дамы плясали. Они кланялись, скакали, били каблуком, вертелись на пятке.
И табачище курили из глиняных трубок. Так курили, что войдешь в горницу и – словно пожар: один дым, а люди в нем как бы погибают.
И все пьяным-пьянехоньки были, и всяк свое орал.
Кой-где уже и до драки доходило. Английский мастер Джон Перри, выхватив шлагу, хотел было господина адмиралтейца колоть, насилу розняли. Сам государь разнимал. Он снял с Апраксина парик и пришлепнул ладошкой по лысине. Он сказал:
– Матвеич, не дури!
А тот заплакал. Но вдруг, вспомнив про свою потешную затею, велел матросу сбегать за щенком.
И когда принесли щенка, господин адмиралтеец его на стол пустил. Кутенок пузатый был, криволапый, вислоухий, меделянской породы.
Неуверенно, дрожа всем телом, он стал на залитую вином скатерть и жалобно заскулил.
Всем сделалось смешно – зачем кутенок залез на стол?
А господин адмиралтеец стал его звать:
– Герцог! Герцог! Тю-тю!
Тут Алексашка налился кровью, вскочил, быком полез на старика Апраксина. Но Питер Бас весело рассмеялся и сказал:
– Сядь, сядь, куда полез!
Он, Питер, много пил, но разума не терял. И все примечал – кто чем дышит.
Он вел беседу с кавалером Корнелем. Тот ему рассказывал про отменные художества, кои из истории известны или кои довелось самому поглядеть в скитаниях.
Про Зевксиса, еллинского живописца, какой так дивно виноград написал, что птицы клевать прилетели.
Про знаменитых флорентинцев Рафаэля и Леонардо.
Про славного немецкого резчика и рисовальщика Альбрехта Дюрера. Про гишпанского Веласкеца. Про своего великого и несчастного земляка – Ван-Рейна Рембрандта.
Петр слушал со вниманием, иногда задавая вопросы. Про иное говорил:
– Понаслышке знаю, а видать не видал. Ужо кой с какими делами справлюсь, съезжу погляжу.
И наконец велел кавалеру показать ландшафты, те, что снимал, лазая по воронежским буграм.
Кавалер Корнель послал майордома за шкатулкой. И стал показывать государю листы.
Возле них собралось множество гостей. Все хвалили кавалера за художество. Питер молча рассматривал ландшафты: воронежские верфи, Чижовские бугры, парусную мельницу. Донской берег у города Костенска. Берег громоздился крутыми глиняными обвалами.
Множество костей виднелось в обвалах, и среди них – преогромные, как бы слона или какого другого столь же чудовищного зверя.
– Удивительно, наше величество, – сказал кавалер, – удивительно, что в столь удаленных от зюйда местах водились сии монстры.
Старый воронежский житель купец Потап Гарденин сказал:
– Ну, это, батюшка, когда было-то! Того, чай, и деды дедов наших не запомнят. Индрик, сказывают, зверь тогда тут ходил, его будто косточки…
– Сам ты индрик, – сердито фыркнул Питер. – Выдумают тоже – индрик!
Гардении обиделся, замолчал.
– Зело изрядно, – сказал Питер, просмотрев кавалеровы ландшафты. – Зело.
Он задумчив стал, насупился. Пальцами по столу постучал. Раза два дернул щекой. Кто его поближе знал, поняли: быть грозе.
Потаи Гарденин уже и не рад был, что про индрика сдуру сболтнул. Кто ж его знал, хотел умную беседу поддержать.
– Индрик! – Питер Бас оскалился без улыбки. – Вот, господин Корнель, сам видишь, сколь у нас еще этой окаянной темноты. Бороду сбрил, кафтан надел немецкий, коммерции советник… И ведь башка на плечах, не кочан! – гневно крикнул он. – А сей распроклятый индрик как въелся ему в печенки, так и сидит! От царя Гороха! С тех самых пор!
– Прости, батюшка, – смиренно поклонился Гарденин.
– Что – прости! Один ты, что ли, такой у меня? Божье теля. Вот ты, – Питер резко повернулся к кавалеру, – ты про Рафаила, про Зевксиса сказывал… Нету у нас пока подобных искусников. Только и умеем, что богов на образах мазать… Но будут! Слышишь ли, будут! Так и в юрнал свой запиши: бу-дут!
Питер вытаращил бешеные глаза, стучал кулаком по столу так, что стаканы прыгали.
– Ваше величество, – учтиво, с улыбкой, но опять-таки без унижения, поклонился кавалер. – Напрасно горячитесь, ваше величество. Они у вас уже есть.
Он вынул из шкатулки несколько листков и подал их государю. На разных клочках бумаги были изображены воронежские ландшафты и фигуры: пляшущий мужик, драка возле кабака, успенский дьячок, поводырь с медведем, сбитенщик.
– Все сии ландшафты, – сказал кавалер, – а равно и шутейные парсуны[7] сделаны рукой искусного российского мастера.
– Кто? Кто? – вскочил Питер Бас. – Назови – кто? Где открыл сего мастера? Данилыч! Лошадей! Сию минуту скакать в доставить!
Он вцепился в кавалера и тряс его так, что у того голова болталась, словцо кукольная.
– Пощадите, государь! – взмолился кавалер.
Питер перестал трясти и сказал:
– Ну?
– Не надо лошадей, – поправляя сбитый парик, сказал кавалер. – Мастер здесь, в этом доме. Через минуту я буду иметь честь представить его вам.
И он проворно побежал в чулан под лестницей и разбудил крепко спавшего Васятку.
– Где ж, сударь, твой мастер? – сдвинув брови, спросил царь, когда господин Корнель подвел к нему заспанного мальчонку. – Ежели шутковать задумал с нами, то гляди, как бы и мы с тобой не пошутили. У нас за шутку не к делу – штраф. Такой, что, чаю, и на ногах не устоишь!
– Помилуй бог, – сказал кавалер, – было бы очень глупо так шутить. Это не шутка, государь. Сей юноша, может быть, составит гордость вашего отечества. Я довольно пожил и потолкался по белому свету, но еще ни разу не встретил чудо, подобное этому мальчику. Господь бог одарил его свыше меры.
– Ба! – воскликнул царь, хлопнув себя по лбу. – Старый знакомец! Матвеич! Узнаешь мальчонку? Откудова он у тебя?
Апраксин вспомнил конфузию с углянскими мужиками, которую утаил от Питера.
– Приблудный, государь, – не сморгнув, сказал он. – Промеж двор толкался.
– Как звать? – притягивая к себе Васятку, спросил Питер.
– Василий Ельшин, – смело сказал Васятка.
Он был так смел потому, что еще как следует не проснулся. И он с удивлением таращил глаза на столы, на блюда с диковинной едой, на богато разодетых гостей. Но вдруг, сообразив, что перед ним сам царь, оробел и заплакал.
– Ну, чего ж ты, Василий Ельшин, сопли распустил? – засмеялся Питер. – Небось не съем. На-ка, отведай заморского яблочка…
Он выбрал большой апельсин и протянул его Васятке.
– Читать можешь?
– Маленько могу, – всхлипнул Васятка. – Только не дюже шибко.
– Гут, – сказал царь, – иди. Господин адмирал, – обернулся он к Апраксину, – завтра ж, не мешкая, отправь мальца в цифирную школу. А как научится словесности и математике, в Голландию пошлем. Нам свои, не заморские мастера надобны. Тебе спасибо, – царь обнял кавалера, поцеловал в губы. – Без тебя
