Проводив Придорогина, Николай Иваныч оделся и поехал в кокоревский особняк.
Спустя два часа он уже писал Ивану Савичу об удачном исходе своего визита: Кокорев легко и, как показалось Второву, с удовольствием давал взаймы Никитину три тысячи.
И вот все тяготы остались позади. Трудное восхождение Ивана Савича приближалось к концу.
Ярко, весело горели березовые дрова, потрескивали, стреляли охапками жарких искр.
Не зажигая свечи, Никитин сидел у распахнутой настежь печной дверцы – и не мог согреться. Подкрадывалась болезнь, грозила уложить надолго.
В такое-то время!
Ждал месяцы, да что месяцы – годы. Осталось ждать часы, может быть, даже минуты: обоз с книжным товаром должен прибыть вот-вот.
Третьего дня веротился Курбатов. Два месяца, проведенные им в поездке за покупкою книг, показались Никитину чуть ли не двумя годами.
За это время было снято приличное помещение в месте людном и бойком («на Дворянской улице, в доме покойного часового мастера Соколова», – сообщал Никитин в письме к Николаю Иванычу), заново побелены потолки и покрашены стены, заказаны полки для книг и мебель; отпечатано уведомление для господ читателей об открытии магазина и читального кабинета. Написана вывеска: «Книжный магазин И. С. Никитина».
Она мрачноватой показалась сперва, а потом – ничего. Не кунсткамера, в конце концов, не балаган, чтобы крикливо пялиться на прохожих.
Тут строгость уместна.
Вон она – стоит в комнате, прислоненная к дивану, тускло поблескивает золотом. Иван Савич не спешит водружать ее над входом в магазин: вот придет товар, тогда…
Да, так – Курбатов.
Он прискакал близко к вечеру, веселый, шумный, кажется, слегка навеселе.
Пил чай и беспорядочно, перескакивая с одного на другое, рассказывал о своих похождениях.
Ловкие питерские книгопродавцы, разумеется, пытались всучить ему дрянь, заваль, да не на таковского напали. Слава богу, он человек образованный, его не так-то легко провести, не беспокойтесь, господа!
«Ох, – вздыхал Иван Савич, – образован-то ты образован, а чуть ли не обошли тебя господа Исаковы да Сеньковские…»
– На тысячу двести целковых одних французских книг закупил! – хвастался Курбатов. – Каково? Утрем нос Гарденину-то!
На тыщу двести! С ума спятил…
– А когда же, – спросил Никитин, – обоз прибудет?
– Нынче у нас что? – Курбатов озабоченно нахмурился. – Пятнадцатое? Числа семнадцатого ждать надо.
Возле пылающей печки Иван Савич ждал.
Весело потрескивали дрова.
Кукушка прокуковала двенадцать раз, – наступило восемнадцатое февраля.
Неслышно ступая, в толстых шерстяных чулках вошел Савва. Рядом с сыном молча примостился возле печки, пошуровал кочергой в червонном золоте крупного жара.
Рухнули, рассыпались златые горы.
– Скажи пожалуйста, – зябко крякнул старик, – февраль месяц на дворе, день прибавился, а морозяка – будьте здоровы… Чего не спишь-то?
Никитин сказал:
– Да не спится что-то.
– Вот, брат, и мне так-то.
Второй месяц Савва воздерживался, капли в рот не брал. «Новое дело почуял, знакомые метаморфозы, – отметил про себя Никитин. – Надолго ли?»
– Да-а, брат Иван Савич, – продолжал отец, – стали и мы с тобой, к примеру, купцами. Это я одобряю.
Никитин промолчал. Нехорошее чувство шевельнулось: «Ну, чего пустословить! Одобряю… Ох батенька!»
– Тут, к примеру, дело надо умненько повести, – зудел Савва, – торговля – одно слово. Оно хошь и книги, товар, значится, умственный, а все едино, как сказать, – товар. Что книги, что шерсть, к примеру… Ай не так говорю?
«И этот туда же, – с досадой подумал Никитин. – Придорогин ему, что ли, нашептал?»
– А сочинять, конешно, почему не сочинять… И от сочиненья какая-никакая копейка перепадет…
«Господи! Да замолчите же! За-мол-чи-те!!»
Ивану Савичу показалось, что он закричал. Нет, он ни звука не уронил, это внутри в нем безмолвна все вскрикнуло.
И если б хоть минута еще, одно бы еще Саввино слово – и не удержался, наверно, кинулся бы в крик, в