Она как бы в некоем пророческом порыве даже привстала с постели и простерла вдаль сморщенную ладошку. Все это было и смешно и трогательно, но, разумеется, нисколько не страшно.
Ардальон закусил губу, чтобы не рассмеяться. Он посидел с тетенькой еще немного и, пожелав ей доброй ночи и прекрасных сновидений, ушел в свою комнатушку и долго при тусклом свете оплывающей сальной свечи занимался разборкой старых тетрадей, безжалостно уничтожая ранние свои поэтические опыты.
«Милейший» Чиадров
Опять знакомые виденья!
Раскаленное горнило ада было изображено чрезвычайно живописно: зеленые и малиновые черти волокли извивающихся грешников в пылающую оранжевыми языками топку. Зеленые волокли, а красные подкладывали дрова. Над всей этой чертовщиной восседал черный, с позолоченными рогами и трезубцем Князь Тьмы, и вся эта чертовщина красовалась в окне книжной лавки воронежского книгопродавца Гарденина.
Подвыпивший бородатый мужик в лаптях и рыжем азяме, с кнутом подмышкой, восхищенно разглядывал чертей. Из открытых настежь дверей неслись разудалые звуки несколько расстроенных фортепьян.
Мужик стоял давно, одолеваемый сомненьями: ему хотелось купить диковинную страшную картину, удивить всю деревню этакой страстью, но он не решался войти в лавку, прицениться; робел – а ну как не осилит.
– Заходи, чего жмешься! – показываясь на пороге лавки, сказал Гарденин. – Ко двору едешь, надо купить, все равно пропьешь.
– Это верно, – весело согласился мужик.
– Заходи, почтенный, заходи! – подбодрил его Гарденин. – Ба! Ба! Кого вижу! Ивану Савичу нижайшее! Откуда бог несет?
С преувеличенным подобострастием сорвал с плешивой головы картуз и далеко отмахнул его в протянутой руке.
– Где это изволили гулять спозаранков?
– На кладбище ходил, – сказал Никитин. – К матери на могилку.
– Похвально, похвально! Царство ей небесное, все там будем. Да что об том! Окажите-ка лучше, сударь, как съездилось? Подобру ли, поздорову?
– Покорно благодарю, – поклонился Никитин, – недурно съездил.
– Слухом пользовались, большую коммерцию изволили произвесть в столицах?
– Да, кое-что привез, – сказал Иван Савич.
– Э-хе-хе! – притворно вздохнул Гарденин. – Образование, конечно…
Он улыбался прелюбезно, но лютая ненависть сквозила в чертах его красивого, несколько, впрочем, бабьего лица.
– В нашем деле понятие требуется, образование, – продолжал Гарденин кривляться. – А мы что? Купчишки темные: аз, буки, веди, глаголь да «вотче наш» на придачу… И покупатель наш по этой самой причине – плевый, что ни на есть мизерный, – он кивнул на мужика, который все еще мялся в дверях, не решаясь войти в лавку. – Видали? Монстра! Дулеб!
– Я таким покупателям рад, – сказал Иван Савич,
Гарденин сокрушенно покачал головой.
– Нет-с, нет-с, не говорите! Конечно, слов нету, мужик и к вам идет, но бо?льшая часть, согласитесь, – господа-с! Каждому лестно на прославленного стихотворца взглянуть, еще бы-с! А тут и безвозмездными сувенирами прельщаем, и на фортепьянах бренчим – пятьсот целковых за музыку отваливаю, шутка ли? – а все пустые хлопоты по дальней дорогес-с…
– Что это вы, право, так себя унижаете? – усмехнулся Никитин. – С вашими-то капиталами…
– Капиталы! – как бы с досадой воскликнул Гарденин. – Не в капиталах, батюшка, суть. Тут, ежели желаете знать, суть в приманках ваших… наихитрейших приманках-с!
– Полноте петли-то закидывать, – нахмурился Никитин. – Какие такие приманки?
– Будто не знаете? – Гарденин цепкими, тонкими пальцами ухватил Никитина за лацкан сюртука и, пригнувшись к самому его уху, задышал луком, маслицем конопляным, Жуковым табаком. – Аккурат те самые, какие непостижимыми путями из великой Британской империи к нам тайно и контрабандно доходят-с. Верьте слову, никаких денег не пожалел бы, чтоб себе этакую штучку раздобыть, да вот как? Научите-с! Я было, грешным делом, на Ивана Алексева, на Придорогина-покойника, подозрение держал… ан помер ведь Иван Алексев-то, а третьеводни опять, слышно, аглицкая новинка в богоспасаемом нашем граде объявилась…
– Ничего не понимаю, – пожал плечами Иван Савич. – Решительно ничего. Прощайте-с.
Откланявшись, он зашагал прочь. Сказав ему вслед: «Ишь ты, Маланья-сирота!» – Гарденин оглянулся на мужика, чтоб затащить его в лавку, но мужик исчез. Плюнув с досады, Гарденин пошел пить чай.
Жары стояли нестрепимые. Город дышал зноем, словно раскаленное горнило ада. Обливаясь потом, уныло плелись воронежские жители. Лениво снимали шляпы и картузы, кланялись лакированной коляске.
Граф восседал преважно, изредка прикасаясь двумя перстами к блестящему козырьку генеральской фуражки. Белопенные орловцы потряхивали подстриженными гривками, перебирали ногами не шибко, с достоинством. Понимали, кого везут.
Медномордый кучер в белых нитяных перчатках, с бородой веником, с целым иконостасом севастопольских медалей на синей груди кафтана, как некий могущественный идол, красовался на высоких
