Но и мне пора домой. Луси поехала с матерью делать визиты. Наверное, они уже успели вернуться.
Луси очень красива в своем белом платье. У нее неплохой цвет лица с тех пор, как она здесь. Мне кажется, что старики влюбились в нее. Даже наш оратор не противоречит ей, а изливает двойную порцию негодования на меня. Я начала опять говорить про старые предания, но он перебил:
— Все это глупости и ерунда! Призраки, привидения… Они выдуманы, чтобы пугать женщин и детей! Предзнаменования и предчувствия? Ложь, ложь и ложь! Даже на могилах увековечена ложь! Посмотрите вокруг, все эти камни стыдятся лжи, и потому валятся. Почти все надписи одинаковы: тут покоится такой-то, а в половине могил никого нет! Воображаю, что будет в день пришествия, когда погибшие моряки придут сюда, к своим могилам!
Я видела по выражению лица старика, что он крайне доволен собой.
— Ах, мистер Свайлс, не может быть, чтобы вы говорили серьезно! Неужели все эти могилы пусты?
— Не все, конечно, — ответил старик, не смущаясь, — но многие.
Он презрительно указал на памятник, где было выгравировано: «Эдуард Стенслиг, матрос, убит пиратами у берегов Андрее в апреле 1754 года», и торжествующе обратился ко мне:
— Позвольте спросить: кто привез и похоронил его? Убит пиратами! И вы верите, что его прах покоится здесь? Воображаю, какой поднимется переполох, когда в день пришествия все эти несчастные придут сюда искать свои могилы!
Все старики рассмеялись.
— Но памятники ставят, должно быть, в угоду родным, — не сдавалась я.
— В угоду родным? — повторил презрительно старик. — Да ведь все знают, что это ложь! Но теперь мне некогда спорить с вами, часы пробили шесть, мне пора домой! Мое почтение, господа!
Приподняв шляпу и поклонившись, он степенно удалился. Вскоре ушли и его приятели.
Луси и я остались сидеть на скамейке, любуясь видом на гавань. Луси говорила о своем женихе и о предстоящей свадьбе. Мне вдруг стало невыносимо грустно: целый месяц прошел без известий от Андрея!
Часы только что пробили десять. Город внизу усеян огоньками. Они тянутся по обеим берегам реки и рассыпаются в долине. С набережной долетают звуки вальса. Там всегда по вечерам играет оркестр.
Как я бы хотела знать, где сейчас Андрей, думает ли он обо мне? Ах, если бы он был здесь!
В данную минуту он занимается ловлей мух. У него их набралось такое количество, что мне пришлось сделать ему выговор. К моему удивлению, он не разозлился, как я ожидал, а только попросил:
— Дайте мне три дня, и я уберу их.
Конечно, я согласился. Буду продолжать наблюдение за ним.
Сегодня огромная толстая муха, вроде слепня, влетела в окно. Ренфильд поймал ее и раньше, чем я успел понять его намерение, с восторженным видом положил в рот и съел. Я выбранил его, на что он спокойно ответил, что мухи очень вкусны и крайне полезны.
— Это — жизнь, которая питает мою! — воскликнул он. Его ответ навел меня на новую мысль. Я прослежу, как Ренфильд уничтожит своих пауков. Он, очевидно, занят какими-то подсчетами, так как постоянно что-то записывает в тетрадь. Целые страницы ее исписаны цифрами.
Я несколько дней нарочно не заходил к нему, желая проследить, не произойдет ли в нем перемена. И действительно, Ренфильд расстался с частью своих любимцев-пауков, заменив их воробьем, которого почти приручил. Способ приручения крайне простой, судя по тому, что количество пауков значительно уменьшилось. Оставшиеся, однако, очень жирны. Ренфильд продолжает кормить их мухами.
— Я хочу иметь котенка, маленького, гладенького, игривого котенка, которого я мог бы учить, а главное — кормить, кормить, кормить.
Я ожидал чего-то подобного, так как заметил все увеличивающееся количество сытых прирученных воробьев. Не желая, чтобы эти милые птички подвергались той же участи, что мухи и пауки, я сказал, что подумаю, и спросил, не предпочитает ли он иметь взрослую кошку. Ответ Ренфильда выдал его с головой:
