«В Биерре все более-менее устойчиво, иди туда,» – говорило ему вчера паукообразное существо, часто-часто закрывая и открывая два десятка своих выпуклых красноватых кротких глаз. Вот тебе и устойчивость…
«Спокойно, Лео, – сказал он себе, осматривая скалу и прикидывая, в каком месте удобнее будет взбираться к вершине. – Кому суждено быть повешенным…»
Синий кисель девятым валом надвигался на него, и он, больше уже не раздумывая, начал карабкаться по чуть покатому боку скалы, нашаривая руками выемки и трещины. Он поднимался все выше и думал о том, что Голос обещал перебросить Стана, и что Стан должен добраться сюда, и что синий кисель может исчезнуть – нужно только подольше не оглядываться и лезть себе к вершине совсем недавно появившейся скалы и не портить нервы волнением и тревогой. Он уже довольно долго был здесь, в этом странном мире, и пока оставался живым… Несмотря ни на что оставался живым, хотя и не достиг пока своей главной цели.
У самой вершины, метрах в тридцати над землей, нога его сорвалась с опоры и он повис на руках, закусив губу и намертво вцепившись пальцами в скальный выступ, удерживая на весу вдруг оказавшееся очень тяжелым собственное тело. Прошло несколько томительных мгновений, прежде чем ему удалось вновь нашарить ногой спасительную трещину. Обливаясь потом и жадно хватая ртом воздух, он преодолел последние метры и выполз на самый верх.
Вершина скалы представляла из себя наклонную, довольно ровную площадку, словно срезанную огромным ножом. Он перевернулся на спину и некоторое время смотрел на странное небо, испещренное то вспыхивающими, то медленно угасающими зелеными пятнами; таким оно было впервые за все время его пребывания в этом мире. Потом он сел, обхватив руками колени, и перевел взгляд вниз. Синий кисель бесшумно обтекал скалу и сползал в широкую трещину, расколовшую поверхность от горизонта до горизонта; в глубине его дергалось и извивалось что-то темное, непрерывно меняющее форму. Бесшумный колышущийся поток наконец полностью исчез в трещине, оставив за собой взрыхленную почву и измочаленные тела деревьев. По-прежнему было тихо, но не так, как в спящем лесу или в пустой квартире; тишина казалась не простой тишиной, а непримиримой противоположностью, полным отрицанием звука. От такой тишины хотелось выть. Лиловое светило, испустив напоследок ослепительный сноп лучей, провалилось за горизонт, словно сдернутое с небес чьей-то исполинской рукой, но темнее от этого не стало. Зеленые пятна продолжали попеременно вспыхивать и угасать в вышине, и все пространство вокруг скалы приобрело какой-то тревожный оттенок.
Спускаться на землю он пока не решался, потому что спуск был бы гораздо сложнее подъема да и наступавшая ночь могла принести очередные неприятные чудеса. Он решил дожидаться рассвета на вершине скалы и, уткнувшись лицом в поднятые колени, устало закрыл глаза. Это была не физическая, а душевная усталость – пребывание в этом покривившемся на все бока мире изматывало до предела, потому что приходилось постоянно быть начеку, в каждый момент ожидая очередную гадость – а гадости здесь появлялись в достаточном количестве, не давая забывать о себе. Взять хотя бы этих птиц. Или бродячие кусты с острыми извивающимися лезвиями, выскакивающими из гущи листьев; ему еле удалось ускользнуть от этих кустов, призвав на помощь всю свою ловкость. А покрытые бурой бородавчатой коркой одноглазые мохнатые создания, прыгающие наподобие земных кенгуру… Лишь только когда он буквально сломал пополам трех нападавших – с каким противным хрустом лопалась их скользкая корка! – остальные убрались восвояси, в темные норы, усеявшие обрывистый берег широкой реки с водой цвета засохшей крови. А колючие зубастые гусеницы размером с маршрутник, которые преградили ему путь на горном перевале… Много всякого было; казалось, этот мир задался целью доконать незваного пришельца.
К счастью, были и другие встречи. Человек-ящик на склоне холма (так мысленно он окрестил это неподвижное существо) подсказал ему направление. Это просто-таки окрылило его – оказывается, в инореальности все же возможно общение! Серые прыгунцы хоть и не имели голов и не могли разговаривать, но тем не менее начертили ему примерный маршрут; кто мог знать, что маршрут этот будет постоянно меняться? Инореальность вносила свои коррективы. Красноглазое подобие паука сообщило о Биерре…
Да, перемены продолжались, но инореальность все-таки стала более устойчивой, действительно превратившись в реальность, перестав быть скопищем почти непрерывно изменяющихся, утекающих, рассыпающихся под пальцами, проваливающихся под ногами, выворачивающихся наизнанку иллюзорных подобий знакомых и совершенно незнакомых предметов. Он все никак не мог решить для себя один вопрос: направляются ли все происходящие здесь процессы чьей-либо волей или все происходит в соответствии с какими-то закономерностями этого мира. И еще: что значат эти нападения? Всегда ли агрессивны обитатели инореальности по отношению друг к другу или такая агрессивность связана только с ним, чужаком, проникшим в их владения?
Голос спас его. Вновь, как и в первый раз, спас его. Голос предупредил его об опасностях и кое-что подсказал. При всех нестыковках, недомолвках и недопонимании, мешавших их разговору, Леонардо Грег был почти уверен в том, что Голос вполне целенаправленно помогает ему. Хотя, возможно, он просто судил со своей, человеческой, точки зрения, стараясь совместить необъяснимое или не так понятое со своими представлениями. Их общение было недолгим, и неведомая сущность упорно игнорировала все вопросы о Славии, но все-таки дала понять: поиски могут оказаться не напрасными.
Если бы только не эти преграды и перемены! Если бы только обитатели Преддверия были менее агрессивными и более разговорчивыми… Правда, ему все-таки удалось выжать из них туманные намеки насчет Славии, но слишком медленно он продвигался в этом мире; путь его не был прямым, изобиловал неожиданными поворотами, возвращениями и рысканием по сторонам, а время уходило. Его не переставал преследовать образ, внушенный, вероятно, тем странным растением в овраге – бородатой, почти человеческой головой на толстом зеленом стебле с лакированными блюдцами листьев: огромная черная воронка или застывший водоворот с узким провалом в основании; по стенке воронки медленно двигалась лежащая навзничь Славия – и каждый виток совершался ниже предыдущего, и Славия, которая то ли спала, то ли была без сознания, неуклонно приближалась к узкому провалу. Он знал, что из этого зловещего провала нет и не может быть обратного пути…
Господи, сколько всякого уже произошло и кто знает – что еще произойдет? Он все-таки добрался до Биерры и отыскал то место у кустов – неправильной формы пятно твердой ссохшейся земли, над которым дрожал жаркий воздух. Об этом пятне долго и путано говорил ему кто-то невидимый в темноте ночного леса. Он чувствовал присутствие этого невидимого совсем рядом, но, шаря руками вокруг себя, не натыкался ни на что осязаемое, кроме странно уплотнившегося мрака; казалось, что руки его совершают движения глубоко под водой. Из обрывков фраз, из круговерти громоздящихся друг на друга почти ничего не значащих слов, из совершенно нелепых, с его точки зрения, рассуждений и повествования о неизвестных ему явлениях, он все-таки сумел выудить главное, вернее, то, что казалось ему главным: информацию об этом пятне в Биерре.
Он стоял возле клочка засохшей бесплодной земли и чувствовал, что его подталкивают в спину, заставляя сделать шаг вперед и ступить в это пятно. И он сделал шаг, окунувшись в нагретую струю воздуха, устремляющуюся вверх, к безразличному небу.
Он знал, чего хочет, словно кто-то, стоящий рядом, беззвучно руководил им, давая советы.
