Будем продолжать…
Грон с закипающим раздражением, стиснув зубы, слушал непонятные слова Колдуна.
— А если я заставлю тебя ответить? — глухо и угрожающе сказал он, шагнув к Колдуну.
— Что?
Отрешенно-задумчивый взгляд Колдуна стал изумленным. Он прикоснулся к руке Грона, покачал головой.
— Не надо. Ты ведь не сторонник применения силы, когда того не требуют обстоятельства. Я не прощаюсь. Отдыхай — возможно, скоро тебе предстоит встреча с озерными метателями.
Колдун неторопливо повернулся спиной к Грону и направился в сторону дороги. Поднял руку и, обернувшись, спокойно произнес:
— Распрягай Тинтана и ложись спать. Можешь мне поверить — сейчас тебя никто не потревожит.
И пропал, словно растворился в полумраке.
Грон с силой провел пальцами по глазам и тяжело опустился на траву, ощутив нечто похожее на головокружение. Посидел, глядя на огонь, тряхнул головой и приказал себе ни о чем не думать. Распряг коня, осушил до дня флягу с цветочным вином, растянулся на траве у костра и сразу провалился в черноту. Чернота оказалась плащом Колдуна, глядящего с черного неба, плащ распростерся от горизонта до горизонта, и в вышине кружились серебристые точки, и плавно скользили от звезды к звезде…
Он бесконечно долго брел в темноте, то и дело натыкаясь на гладкие мраморные стены, поворачивал из стороны в сторону и даже, кажется, не раз шел назад, блуждая по беззвучному подземному лабиринту. Тупики, повороты, тупики… И вдруг — робкий свет впереди. Он бросился к далекому светлому квадрату, скользя подошвами сапог по мраморному полу, отталкиваясь от стен, заставляя двигаться не желающие слушаться ноги. Дополз и встал, и простер руки к женщине, возникшей в светлом проеме. Женщина держала овальное блюдо, а на блюде стояла глубокая чаша, покрытая непонятными знаками. «Асканта…» — шепнул он непокорными губами. Женщина подняла голову, отхлынули от лица длинные волосы — и он увидел, что это Инейя, ничуть не изменившаяся с тех давних пор, когда он знал ее. Он замер, не смея подойти к той, чье тело предали огню в страшные времена Черной Беды, истреблявшей и старых, и молодых, к той, чей взгляд был для него когда-то — как вино, чей голос — как пенье рассветной птицы, чье прикосновение как звездный свет… Давно уже притупилась боль, давно смирилось сердце, но память осталась. «На песок набегает волна… Отступает… Но вслед ей другая… Так и память о ней, несравненной… словно волны… Волна за волной…»
Что это, что?.. Кто творит эти слова, почему они всплывают словно ниоткуда, подчиняясь неведомой силе?
Вновь, как когда-то, горько-сладостно защемило в груди. Он вздохнул и рванулся к Инейе. Блюдо исчезло из рук девушки с печальными глазами, и чаша со стуком разбилась о мраморный пол…
Грон резко повернулся, сел. Долго смотрел на выпавший из-за пояса кинжал, не в силах освободиться от сна, прошептал: «Инейя…» — и наконец окончательно обрел чувство реальности. Быстро осмотревшись, он, уже почти не удивляясь, понял, что вновь проснулся в другом месте. Стены небольшой комнаты с высоким сводчатым потолком были снизу доверху завешаны темными гобеленами; от угла до угла, от пола до потолка чередовались на них коричневые, серые, черные, темно-зеленые, фиолетовые растения, трехрогие косматые длиннохвостые звери-мертвоглазы из древних сказаний, мечи и боевые топоры, сгорбленные фигуры Изгнанных, оскаленные пасти пожирателей звезд, небесные символы, непонятные знаки общины Молчащих, змеевидные рыбы, переплетенные ленты, подобные тем, что бросают в огонь, провожая умерших. Пол был под стать гобеленам: темные, почти черные доски, плотно пригнанные одна к другой, казалось, поглощали тусклый свет. Свет неуверенно пробирался в комнату сквозь небольшое оконце, углубленное в толщу стены и закрытое изнутри и снаружи массивными решетками. Под окном вдоль стены тянулась широкая деревянная скамья, перед ней стоял круглый стол на колонноподобном основании, покрытый лиловой скатертью с длинной, свисающей до пола бахромой. Высокий кувшин, хлеб и поднос, уставленный глубокими мисками с едой, показывали, что кто-то позаботился о вольном бойце.
Грон встал с кровати, натянул сапоги, взял плащ, аккуратно уложенный на спинке у изголовья, и накинул на плечи. Кровать была низкой и широкой, лиловое покрывало с узорами не нарушало общий тон угрюмой комнаты. Грон поднял с пола кинжал, привесил его к поясу, и поискал глазами другое свое оружие. Вложенный в ножны меч лежал на полу у кровати, а вот ни арбалета, ни стрел вольный боец не обнаружил.
В мрачной комнате было так тихо, словно она находилась на дне глубокого колодца, из которого, как ни старайся, — не увидишь солнца. Казалось, воздух сгустился, и тени в углах обрели плотность, превратились в слитки темноты, пока еще неподвижные, но готовые вот-вот растаять, растечься во все стороны вязкой чернотой и залить комнату, подняться под самые своды… Что-то назревало, набухало, готовое прорваться, хлынуть кошмаром…
Он, сам не зная почему, старался ступать по темным доскам неслышно, направляясь к двери, закрытой на внушительных размеров засов. Стоит протянуть руку — и можно будет отодвинуть засов и выбраться из этого омута…
Он уже прикоснулся к холодному металлу засова — и отдернул пальцы, и стремительно обернулся, услышав за спиной приглушенный кашель.
В углу между кроватью и стеной застыла белая фигура. Изрытое морщинами старушечье лицо, запавшее в пустую глазницу веко, длинные седые волосы, неряшливо свисающие на плечи… Застывший глаз грозно уставился на вольного бойца. Фигура в белом помятом платье была почти прозрачной, сквозь нее отчетливо проступали изображения, вытканные на висящем позади гобелене.
«Одноглазая Старуха!» — понял Грон, сразу вспомнив разговор с Колдуном.
Старуха опять закашлялась, подняла руку и погрозила пальцем вольному бойцу.
«Призраки реальны, хотя и бесплотны… А это мы сейчас проверим!»
Грон, не раздумывая, уверенно подошел к Одноглазой Старухе и, вынув меч, плашмя несильно ударил ее по плечу. Меч, не встретив никакого препятствия, прошел сквозь белую фигуру и глухо ударился о доски пола. Грон был готов к этому и все-таки невольно вздрогнул и попятился на середину комнаты, не сводя глаз с призрака. Призрак медленно покачал головой, из единственного неподвижного глаза потекли слезы.
— Не избежать беды поднявшему меч на меня, — тихо прошамкала старуха, протягивая руки к Грону и медленно выплывая из угла. — Поднявший меч на меня будет скоро держать ответ передо мной.
Старуха раздвинула в ухмылке узкогубый рот, вперила в Грона застывший взгляд и тихо захихикала, исчезая, как льдинка на горячей печи. Повисело еще немного над полом что-то бледное, бесформенное — и растаяло, и кто-то сзади тронул Грона за плечо. Грон мгновенно прыгнул вперед, разворачиваясь в полете навстречу опасности, и, едва коснувшись пола, напрягся, приготовившись отразить нападение, и начал бешено вращать мечом, который превратился в непробиваемый стальной круг наподобие щита, со свистом рассекающий воздух. Разглядев противника, он в сердцах рубанул мечом по мгновенно треснувшей половице и скрестил руки на груди, хмуро глядя на невесть откуда появившегося Колдуна.
— Хорошо, что ты сразу не бьешь, — с улыбкой сказал Колдун и подошел к столу. — Я только на это и рассчитывал.
— Твое счастье.
Сердце все еще быстро стучало, но ответил Грон спокойно, ничем не выдав своих чувств. Потом взглянул на запертую дверь и, все еще хмурясь, поинтересовался:
— Как ты здесь оказался? Ты что, можешь даже проходить сквозь стены?
— На то я и колдун. Так уж у нас заведено, — улыбнулся человек в черном плаще, наливая темную жидкость из кувшина в два хрустальных бокала на тонких изящных ножках, которых только что — Грон мог поклясться в этом! — не было на столе. — Угощайся, Гронгард.
Грон поглощал горячее нежное мясо, приправленное душистой зеленью, макал хлеб в острый соус, смаковал незнакомое ароматное и довольно крепкое вино и настроение его понемногу улучшалось. Колдун, прислонившись спиной к стене под зарешеченным окошком, задумчиво крутил пальцами хрустальный бокал.
— Кому я должен выразить признательность? — осведомился Грон, отодвигая пустые миски. — Кто
