Лесорубом. Вдруг за дверью что-то загрохотало, что-то зазвенело, разбиваясь, раздался вопль Колдуна — и тут же оборвался. Что-то рушилось, трещало, дрожал пол, падали с полок кувшины, словно в дом ворвался свирепый великан и крушил, крушил… Коротко простонал Колдун и затих, дверь рывком распахнулась, грохнула о стену, и оцепеневший Павел увидел, как в комнату ввалился кто-то огромный, страшный, до ужаса знакомый. Разинутая пасть с черными крючковатыми клыками, длинные когти, редкая шерсть, толстые кривые нижние лапы… Болотным смрадом повеяло в комнате, встрепенулась и погасла свеча, и в тусклом вечернем свете Павел увидел лежащего в коридоре Колдуна. А огромный медведь надвигался на лежанку, протягивая когтистые лапы.
Павел рванулся, но не смог сделать ни одного движения — слишком туго охватывала его тело материя, слишком прочно были завязаны веревки. Медведь, вес тот же страшный медведь из детства, та же слюнявая пасть… Надо было крикнуть, позвать на помощь, во что бы то ни стало позвать на помощь, чтобы услышали Янош и Стас и прибежали сюда с автоматом. Крикнуть, пока не поздно!..
Медведь приближался. Павел зажмурился, набрал в легкие побольше воздуха — а сердце чуть не выпрыгивало из груди, — напряг все силы и, с размаху обрушив какую-то внутреннюю преграду, закричал: «А-а! Помогите!..»
Он не открывал глаз, с ужасом чувствуя, что вот-от смердящие черные клыки вцепятся в лицо, сдерут кожу, вырвут глаза, разворотят рот — и продолжал, продолжал кричать: «Помоги-ите! Ста-а-ас!..»
Кто-то рядом охнул и воскликнул голосом Яноша Лесоруба: «Вот так чудо! Колдун, Стас, он заговорил, клянусь Создателем! У тебя получилось, Колдун!»
Павел открыл глаза, увидел возле себя медведя с лицом Яноша Лесоруба и медвежьей мордой в руке, увидел за дверью улыбающегося невредимого Колдуна и изумленно-восхищенного полицейского Стаса — и потерял сознание.
…Колдун не раз предлагал Павлу работать вместе, но Павлу это занятие было почему-то не по душе. Может быть, потом, позже, а в пятнадцать лет его привлекало совсем другое. В тот год он начал работать, а значит, стал взрослым. Он возил доски с лесоповала на строительство дороги к Городу Плясунов, был наблюдателем на пожарной каланче, латал дощатые тротуары, смолил лодки на Иордане, а в сезон дождей сбивал табуреты в длинном теплом цехе плотников. Табуреты возили в Иерусалим, получая взамен на удивление прочные, ладные и красивые рубашки — Иерусалим всегда славился своей ткацкой фабрикой, и после Большого Пожара ее помогали отстраивать и горожане Лесного Ручья, и вавилоняне, и Плясуны.
А в месячные перерывы Павел осуществлял свою давнюю мечту путешествовал по городам Лесной Страны. Где по парусом, где на веслах, по деревянной дороге и пешком он посетил Иерусалим и Город Матери Божьей, Вавилон и Город Плясунов, Эдем и Лондон, Город Полковника Медведева и Капернаум, Могучих Быков и Устье, Город Ольги и Город У Обрыва, Холмы и Высокие Травы, Иорданских Людей и Вифлеем.
Везде, в общем-то, было одно и то же, везде жили такие же неторопливые и нелюбопытствующие люди, только, может быть, чуть отличались друг от друга дома — там ставни, а там двери с узорами, да пиво было где слабее, а где покрепче. Такие же храмы, такие же древние автомобили, выцветшие коробки автобусов с выбитыми стеклами во дворах вместо сараев, большие грузовики, танки.
Павел возмужал и вытянулся за этот год, перегнал ростом отца, и вместо худого подростка зеркало отражало теперь высокого крепкого парня с темными, слегка волнистыми волосами до плеч. У парня было открытое загорелое лицо с чуть задумчивыми карими глазами. Все чаще и чаще, проходя деревянными тротуарами городов, он ощущал на себе взгляды встречных девчонок.
Влюбился он в Эдеме. Ее звали Татьяной и ей тоже было пятнадцать. Геннисаретское озеро плескалось у их ног, и красное большое солнце медленно тонуло в нем и даже, казалось, тихо шипело, остывая. В легком вечернем тумане едва проступали тени сосен, тянуло гарью с Болота Одинокого Охотника — в тот год то тут, то там горел торф, — вдалеке стучала дрезина и бледные звезды искали свои отражения в темной воде. Он читал ей стихи фантазеров-основателей, он рассказывал о других городах, о думах своих и мечтаниях своих, он осторожно гладил ее нежные-нежные плечи, а она молча смотрела на озеро и чуть улыбалась улыбкой Джоконды, которую навеки запечатлел в книге основатель по имени Леонардо.
Он встречал ее после работы у веревочного цеха и они вновь и вновь уходили на берег озера или гуляли по Эдемскому лесу, и он шутливо называл ее Евой и предлагал вместе отправиться на поиски дерева познания добра и зла. Она смеялась в ответ и целовала его, и ерошила его длинные темные волосы.
И наконец случилось у них то, что случилось у Евы с Адамом после изгнания из сада Эдемского — был вечер, лесная поляна, сладко и остро перед закатом пахли зеленые розы, отражаясь в широко раскрытых зеленых глазах Татьяны, и улыбка блуждала на губах ее…
Потом он вернулся в свой город, но каждый вечер под одобрительное подмигиванье и шутки парней бросал кувшины со смолой, раздевался, прямо с лодки прыгал в Иордан и оттирал песком липкие черные руки, а потом бежал к мосту и, разгоняя и разгоняя дрезину, мчался к городу на берегу Геннисаретского озера, где жила, где ждала улыбчивая любовь его…
Когда миновал нескончаемый сезон дождей, Малахия Недомерок сказал ему, что видел Татьяну в Тихой Долине с тремя эдемскими парнями. Павел не поверил и примчался в Эдем, и вечером встретил ее на посиделках за тамошней питейкой. Она действительно была с тремя парнями, и улыбалась своей неяркой улыбкой, когда эдемцы били его. Опять досталось ребру, сломанному в детстве медведем, но ребро зажило, а эдемцев они с ребятами из бригады подкараулили и устроили им битву Иисуса Навина с царями Аморрейскими с принудительным купанием в Геннисаретском озере, и солнце стояло над Гаваоном… Ребро зажило и эдемцы были разбиты, но сердце ныло еще очень долго, и Павел с тех пор не отвечал на призывы сверстниц и женщин постарше. Именно в те годы потрясли его горькие и беспощадные строки стихов неведомой Эмили Дикинсон: «Говорят — Время смягчает. Никогда не смягчает — нет! Страданье — как сухожилия — крепнет с ходом лет. Время — лишь Проба горя — нет снадобья бесполезней — ведь если оно исцелило — не было — значит — болезни»…
Хотя новый год начинал он с тяжелой душой, страсть к путешествиям не пропала. Он твердо решил пройти всю Лесную Страну с севера на юг и с запада на восток и узнать, если ли где-то пределы, есть ли неизвестные города, а если пределы есть — то что там, за пределами? В Совете не знали, что находится за пределами, никто ничего не знал и не стремился узнать. Пожимали плечами, предлагали кружку пива, партию в шашки, домино или «подкидного дурака», отмахивались, отшучивались, удивлялись. А он брал острую пику против волков и медведей и шел напрямик, держась пол солнцу, через леса и ручьи, холмы и луга, обходя болота и озера, ночуя в траве, подложив под голову куртку, убивая черных волков, избегая встреч с медведями.
Переправившись на пароме через Днепр в Холмах, он в тот год побывал далеко за Болотом Маленького Войцеха и не открыл новых городов, и так и не дошел до края безымянного леса. В другой стороне, за быстрым холодным Фисоном, подмывающим Город Плясунов, тоже тянулся лес. Он хотел добраться до устья Фисона, взял лодку у Плясунов и отправился вверх по течению — но на пятый день пути, шагая по берегу и волоча на веревке лодку, с трудом преодолевая быстрину, дошел до места, где Фисон водопадом многометровой высоты обрушивался из узкого прохода в серых скалах, основания которых погружались в болото. Болото он обогнуть не сумел и вернулся раздосадованный, но не оставил намерение в дальнейшем все равно пробиться к истокам.
В феврале следующего года он миновал Долину Трех Озер и направился прямо на запад. Продолжалась вереница событий, делавших его все более непохожим на жителей Лесной Страны, потому что этот месяц стал известен всем от Лондона до Холмов и от Устья до Плясунов, как Февраль Небесного Грома.
Павел уже седьмой день шел берегом широкого лесного ручья с холодной прозрачной водой. Крупные зеленые рыбы парили над песчаным дном, едва заметно шевеля длинными хвостами, и тени их четко выделялись на песке. Небо, как всегда, было безоблачным, в бесконечном безмятежном лесу стояла привычная глубокая тишина, которую только изредка нарушал далекий стук голубого дятла-прыгуна.
И внезапно в этой тишине над лесом возник странный шум, как от сильного ветра. Потом Павел так и не смог восстановить в памяти последовательность событий. Что было раньше — страшный грохот, от которого заложило уши, или внезапный жар, опаливший лицо; огненный столб в небе, растворивший солнце, или пылевая туча, взметнувшаяся над пылающими верхушками деревьев?..
Он помнил всплески грохота, помнил, как столб пропал и вдруг возник совсем рядом, за ручьем — и
