же компанией встретить одного. Потребовать деньги. С угрозами. И не спасает, даже если нет у тебя денег или отдашь ты их этой компании. Тут суть в другом. Они заявят, что нужны еще деньги. Скажем, рубль. Дадут тебе день на поиск этого рубля. И предупредят: включаем счетчик. С этой минуты за каждый час будет набегать двугривенный. Встретиться с тобой условятся завтра на этом же пустыре. Но завтра не появятся. И послезавтра тоже. А через неделю, когда ты уже успокоишься, сами найдут тебя. И потребуют по счетчику.
Как вам приемчик? Нет, до такого мы в наше время не додумались. Просто не могли додуматься. Не заплативший «по счетчику» — а где взять такие деньги? — должен выполнить любое условие этих ухарей. Лю-бо-е. Согласиться на все. Иначе…
Я еще немного подумал и решил не распространяться насчет «счетчика». И не предполагать чего-то другого, гораздо худшего. Они были уже на грани. Я просто сказал, когда и где видел Костю.
Их реакция последовала незамедлительно.
— Что же ты молчал до сих пор? — зло выкрикнула Марина, словно мое сообщение, прозвучи оно минутой раньше, могло хоть что-то изменить в Костиной судьбе.
Борис оттолкнулся от подоконника, быстро пересек комнату, бросив на ходу:
— Позвоню в милицию.
Хлопнула дверь в прихожей и от короткого сквозняка заколыхалась табачная пелена под потолком. Марина помчалась следом и я остался один. Вынул сигарету, снял с полки у дивана пепельницу и закурил.
Они вернулись быстро (две телефонные будки стояли наискосок от нашего дома) и на лицах их появилась надежда. Казалось, сам факт, что я видел Костю на Хуторах живым и здоровым, гарантировал счастливую развязку. Интересно, как им удалось уговорить милицию принять заявление — ведь не прошло еще трех суток с момента пропажи… Они громко наперебой рассуждали о том, что же Костя мог делать на Хуторах, но в глазах их плескался страх, и у Марины просто губы тряслись от страха, и страх заставлял Бориса терзать и терзать пальцами шнурки штормовки, потому что знали они и знал я: даже если какое-то крайне неотложное дело повело Костю ночью в далекий микрорайон — он давно уже должен был вернуться. И если он до сих пор не вернулся…
Я знал, что они проведут бессонную ночь, и Борис будет курить, а Марина рыдать, и мне было неловко сидеть вот так, словно созерцатель, словно наблюдатель, не совершая каких-то действий, способных помочь… Ничем я не мог им помочь, и не хотел давать советы, потому что единственный совет — поместить объявление в газете — предполагал бы уже, что действительно случилась беда.
— Если будет нужно — я в вашем распоряжении, — сказал я, уходя. — И не очень его ругайте, когда заявится.
— Пусть только заявится, — пробормотал Борис, а Марина опять заплакала.
Последняя пятница месяца у нас по традиции — день не совсем обычный. Это день Великого Хурала. Ровно в девять все мы собираемся у шефа, в его просторном кабинете с высоким потолком, украшенным сохранившимися с прошлого века лепными крылатыми младенцами и какими-то химерными физиономиями, и обсуждаем дни минувшие и дни грядущи. Проводим смотр наших достижений и проколов в месяце текущем и вырабатываем генеральную линию на месяц очередной. Великий Хурал длится часа четыре, а то и больше, и иногда напоминает до боли знакомые парламентские наши дебаты, над которыми, думаю, благодаря телевидению, потешается весь мир.
На этот раз мы управились еще до полудня, и хуралили на удивление спокойно — сказалось, видимо, то, что основной запас копий был переломан на предыдущих сходках, практика нас все-таки чему-то учила, да и не были мы врагами, а были единомышленниками, и хоть и не поступались принципами, но достигали того самого состояния, что ныне обозначается модным и уже захватанным странным неудобоваримым словечком «консенсус». В общем, голые крылатые младенцы остались нами довольны, и подобрели химерные потолочные физиономии, и шеф подвел итоги — а потом народ, вынося прихваченные с собой стулья, начал разбредаться по своим делам. Я тоже разбрелся, то есть пошел к себе и, пользуясь отсутствием Цыгульского, который прямо с Великого Хурала умчался добывать таинственных «фотонщиков», решил отработать кое-что для себя на грядущий декабрь.
Но что-то не клеилось у меня работа. Думалось мне о другом. Уходя утром из дома, я постоял, прислушиваясь, у двери Рябчунов. За дверью было тихо. Но чудилось мне, что я слышу приглушенные всхлипывания Марины и вздохи Бориса. Конечно, только чудилось, но тишина за дверь была напряженной. Той, что готова взорваться. И напряженная эта тишина преследовала меня даже в переполненном утреннем троллейбусе, где люди, заряжаясь отрицательной энергией от соседей, и передавая свою отрицательную энергию другим, не стесняются в выражениях насчет неустроенности этого мира.
Работа у меня не клеилась, и я покрутился в нашем загроможденном мебелью отсеке, забрал со стола Цыгульского свою оплаканную на прошлой неделе венгерскую ручку и направился в машбюро к Шурочке и Раисе Григорьевне, где хранились подшивки газет.
В машбюро стрекотали пишущие машинки, шуршала копирка, Раиса Григорьевна и Шурочка умудрялись, не отрываясь от производственного процесса, перебрасываться гастрономно-рыночно- промтоварными новостями, и я, устроившись у окна, листал местные газеты, быстро пробегая взглядом колонки объявлений на последних страницах. И среди сообщений о сеансах экстрасенсов, наборе в группы желающих изучать идиш, излечиться от алкоголизма, обучиться маркетингу и менеджменту, овладеть основами садоводства, среди реклам видеозалов и кооперативов, некрологов и призывов приобрести учебные пособия по восточным единоборствам и технике секса я нет-нет да и натыкался на объявления о розыске людей. Не тех, что разыскиваются милицией за совершение преступлений, а обыкновенных людей, которые ушли из дома и не вернулись. Детей и взрослых, с описанием внешности и одежды. Неуютно делалось от таких объявлений, хотя я понимал: не за каждым таким исчезновением кроется какая-то трагедия. И все-таки, все-таки…
Между прочим, с недавних пор масло в огонь начали подливать уфологи, эти специалисты по летающим тарелкам и блюдцам, которых у нас нынче развелось видимо-невидимо. Я имею в виду как тарелки, так и уфологов. Запомнилась цифра, прозвучавшая в одной из телепередач из уст нашего главного кандидата «тарелочных» (пардон, технических) наук Ажажи: оказывается, из девяноста с чем-то там тысяч пропавших без вести в стране за год не менее пяти тысяч похищено экипажами НЛО! Такая вот арифметика. Не знаю, где взял эти данные Ажажа и насколько они верны, но цифры, конечно, впечатляли. Предполагать, что Костю похитили инопланетяне, было, пожалуй, рановато, хотя мода на НЛО не обошла и наш город. «Вечерний вестник» сообщал о ярком шаре, парившем над Ровенским кладбищем, «Народное слово» публиковало интервью с человеком, видевшим летающие черные шляпы над новым мостом, «Степоградская правда» рассказывала о колхозном шофере, совершившем путешествие на другую планету в летательном аппарате пришельцев. Мы шли в ногу…
Накануне обеденного перерыва в машбюро заглянул кругленький Пятахин и, подозрительно глядя на меня, сообщил, что звонят из психбольницы и требуют немедленно разыскать меня.
Звонила, конечно, Залужная. Первые пять минут она рассказывала о том, как накручивала номера всех наших отделов и нигде не могла меня обнаружить. Вторая пятиминутка ушла у нее на краткое изложение содержания приобретенной втридорога очередной книги по парапсихологии. Когда я мягко посоветовал ей не злоупотреблять телефонной связью (Пятахин перебирал какие-то фотографии и недовольно поглядывал на меня), Лариса вспомнила, наконец, зачем, собственно, звонит.
— Гриша сделал тебе твоего веселого Роджера, — сообщила она. — Через пару часов вырвусь, занесу. И вечно я из-за тебя бегать должна, суетиться!
Я посоветовал ей не суетиться и объяснил, что завтрашняя страница готова, потому что есть на свете люди, пишущие неплохие вещи, и есть люди, дающие этим вещам возможность выйти в свет. Спасибо за содействие, сказал я, но Желязны пусть подождет. Считайте с Гришей, что за мной должок.
Лариса возмутилась по поводу напрасных хлопот и бросила трубку, не желая выслушивать мои оправдания. Я угостил Пятахина сигаретой, зашел к себе, набросил куртку и направился перекусить в кафетерий.
Вторая половина дня догорела стремительно, словно бенгальский огонь. Я сколотил завтрашнюю страницу, да еще отвоевал приличный кусок у объявлений и вновь мог поздравить себя с тем, что день прожит не зря. А за ночным рубежом ждала суббота, и я планировал поработать, наконец, над собственным
