– Постойте, так это тот самый Чекулдаев?! – вдруг сообразил он. – Самый знаменитый защитник! Тюрьма аж гудит: Чекулда – то, Чекулда – се! Это он двух моих сокамерников вытащил! У него такса – сто долларов в час. Неужели возьмется бесплатно?
– Ты же слышал, – ответил Лис. Сейчас он не мог радоваться вместе с сержантом, угнетали свои заботы. – Думаю, теперь все пойдет на лад... Он спрятал телефон и встал.
– Как в камере? Может, хочешь в одиночку?
Трофимов пожал плечами:
– Да нет. Пока вроде все нормально.
– Ну давай!
Лис протянул руку, и окрыленный сержант пожал ее изо всех сил.
По петляв по запутанным переходам, через несколько минут Лис зашел в кабинет начальника оперчасти. Грузный и седой подполковник Стариков оторвался от кучи грифованных бумаг и тяжело приподнялся в кресле.
– Психбольница, – вместо приветствия сказал он. – Один идиот повесился, одного в жопу трахнули, а я виноват! Будто это я его трахал! А в женском крыле молодая зечка забеременела, опять комиссия: как это произошло? Да так и произошло! Как обычно происходит?
Лис понимающе кивнул. Теоретически способов много. Стариков с удовольствием бы списал на следователя – он не ответчик за то, что делается в следственных кабинетах. Даже если следак – женщина, и то можно найти объяснение: привела мужа или приятеля обвиняемой, оставила наедине в кабинете на пятнадцать минут. Чтобы поощрить подследственную за хорошее поведение и чистосердечное признание. Но это маловероятно. Скорей всего осеменение произвел кто-то из жеребцов-контролеров или один из оперов – непосредственных подчиненных Старикова. А еще скорее – сработало не чье-то личное необузданное сладострастие, а служебный интерес: девчонку подставили кому-то из интересующих оперчасть зеков, за бабу они готовы все продать. Или агента поощрили. А может, она тоже агент и поощрение было обоюдным...
– Ну его на хер, этот бардак, летом подам рапорт!
Сколько Лис его помнил, Стариков всегда жаловался и грозил отставкой. Только раньше увязывал ее с возрастом и выслугой, теперь и то и другое в кармане – больше ничего не задерживает, вольному воля, когда хочешь, тогда и уходи. И он стал переносить увольнение с одного сезона на другой. На самом деле подполковник так врос в специфический мир неволи, что жить без него уже не сможет. Если тридцать лет ходить по лабиринтам перекрытых решетчатыми дверьми коридоров, под микроскопом изучать жизнь битком набивавшего камеры человеческого материала: подследственных, осужденных, транзитно-пересыльных, сдаивать информацию, плести интриги оперативных комбинаций, накрывать «хаты» плотной осведомительской сетью, дергая за невидимые ниточки, управлять человеческими судьбами, быть всезнающим и всемогущим властителем полутора-двух тысяч душ, а потом стать рядовым, никому не нужным пенсионером, то долго не проживешь.
– Дело имею, Иван Никанорович, – чтобы не терять времени понапрасну, надо было сразу взять быка за рога.
Стариков недовольно вздохнул. Он любил выговариваться до конца, но в последнее время этот процесс затягивался до неприличия.
– Давай свое дело.
– У вас есть такой Печенков. Надо ему передать записку.
Лис протянул клочок бумаги.
– Малевочка, малевочка, – пропел Стариков, надевая очки. Он любил оперативную работу и сейчас заметно оживился. – Посмотрим, что ты там придумал...
На листке под диктовку Лиса Валера Попов написал следующее: «За длинный язык ты приговорен к смерти. Колдун».
Начальник оперчасти дважды прочитал записку.
– Неужели ты на Колдуна вышел? Мне в Управе все уши прожужжали, одно задание за другим спускают: любую информацию про этого Колдуна требуют!
– Не знаю, – ответил Лис. – Может, вышел, может, пустышка. Но бумагу надо передать сегодня. Завтра его скорей всего освободят.
– Ясно, ясно, – заглядывая в лежащий перед ним журнал распределения по Камерам, Стариков принялся чертить какую-то схему на отрывном календаре. Его не очень интересовало содержание записки и то место, которое она занимала в проводимой Лисом комбинации, не интересовали причины предстоящего освобождения Печенкова: все это воспринималось как данность. Для него было важно тактически правильно передать малевку адресату.
Начальник оперчасти закончил рисовать, придирчиво осмотрел свое творение, добавил одну линию.
– Вот так лучше, – удовлетворенно сказал он и подозвал Коренева поближе. – Смотри, какой расклад: Печенков у нас в шестьдесят третьей, а сорок шестую мы как раз ставим на дезинфекцию, оттуда расселяем народ кого куда... Одного человечка я направляю в шестьдесят третью через отстойник, а там как раз этап из ИВС, его втемную и зарядят твоей запиской. Красиво?
Стариков широко улыбался:
– Комар носа не подточит. Тем более если он завтра уйдет, то и разбираться некогда будет.
Ничего красивого в столь примитивной комбинации Лис не находил, но радостно улыбнулся в ответ и довольно покивал головой:
– Здорово. И еще... Мне надо точно знать, когда он выйдет. Завтра созвонимся, уточним время. Без меня его не выпускайте.
