малым количеством живой силы, все решает техника. Ну сколько противников капитан Маккойн видел одновременно — вот так, лицом к лицу, глаза в глаза, даже если считать тот случай в Йемене? Сотни две- три, ну пять — это максимум…
Даже боксеры, которые по спортивным правилам бьются на ринге один на один, — они и то испускают биоволны агрессии, психическую энергию, способную деморализовать противника… А тут воины, идущие на смерть! Не боксировать в мягких перчатках, а вонзать холодную сталь в горячую человеческую плоть, убивать и умирать. Их не двое, их десятки тысяч!
Мако вдруг ясно понял, что до сегодняшнего дня губительная энергия смерти и ненависти облучала его лишь небольшими дозами. Сейчас он оказался словно в чреве ядерного реактора.
Заходящее солнце садилось прямо в море яростно сверкающих доспехов, копий, сабель и мечей, мерно вздымающееся и опадающее, словно десятки тысяч людей дышали в унисон. Где-то местами возникали водовороты и течения — там, повинуясь окрикам командиров, перемещались небольшие отряды, занимая свое место. Разрезая, кромсая на части эту грозную массу, оставляя за собой стремительные буруны, сновали гонцы, передавая все новые и новые приказы.
Откуда-то появились несколько необычных конных групп — это были музыканты, а может, и какие- нибудь друиды с волынками, барабанами и длинными трубами, которые издавали резкий не звук даже, а — крик, дикий и оголтелый, как стенания нечистой силы. Музыканты неслись по проходам между полками, и навстречу им приветственно вздымались мечи, над толпой поднимался воинственный гул.
«Вот оно!» — подумал Мако, заметив быстрый всплеск в центральном рыцарском полку, будто маленький камешек упал в воду. Это первая шеренга подняла щиты. Сейчас начнется!
И точно — пошли волны, будто не камешек упал, а целая глыба. Полки, ощерившись копьями, двинулись вперед — неспешно, но неотвратимо. Гул поднимался выше и выше, набирал силу, перекрывая трубы и волынки, заставляя вибрировать землю и камни, вселяя в сердца ужас. Маккойн посмотрел вбок — у Миллера отвисла челюсть, губы дрожали.
Резкие дьявольские звуки боевой музыки подавляли волю к сопротивлению. В наступление шла ненависть — слепая, алчная, не ведающая преград и не знающая ограничений. Она сметет все на своем пути, отрубит головы солдатам, вспорет животы мужчинам и изнасилует женщин, сожжет дома и отберет имущество. Никто не устоит перед ней. Никто не сможет противостоять. Никто не выживет, не убежит. Встань на колени, склони голову, открой ворота, откинь прочь ненужный шлем — тогда смерть придет быстро, без мучительного ожидания, которое страшнее смерти. Это единственный твой шанс, твое спасение…
Но сила наступающей средневековой орды и излучаемая ею ненависть надвигалась не только на крепость Аль-Баар, на метательные машины, котлы с расплавленной смолой, на выдвинутые желобы, из которых смола польется на головы осаждающих. Она надвигалась на солдат и боевые технологии двадцать первого века…
Маккойн опустил глаза и увидел, что его торчащие из обрезанных перчаток пальцы, крепко сжимающие корпус рации, уже перевели тумблер в режим передачи.
— Фолз! Ракеты! — хрипло скомандовал он, стараясь перекричать гул и грохот наступающей армии.
Матрос медленно, даже как-то торжественно воздел вверх руку с ракетницей. Раздался хлопок, второй, третий… Три красные ракеты взлетели с крепостной стены и, оставляя дымные хвосты, зависли над наступающей армией.
В следующий миг движение копейщиков будто смялось, сбилось с ритма. Эти люди никогда не видели залитой огнями Пятой авеню в рождественский вечер, не видели, как полыхают фейерверки в ночь после Дня Независимости, даже обычная электрическая лампочка, наверное, показалась бы им чудом… И вот тысячи голов как по команде вздернулись вверх, тысячи ртов раскрылись, тысячи глаз завороженно наблюдали, как расцветают в закатном небе огненные цветы, а затем с убийственной неторопливостью осыпаются, осыпаются им на головы.
Кто-то с размаху упал на колени, кто-то застыл на месте, однако лошади — твари, не наделенные разумом и фантазией, — продолжали по инерции двигаться вперед, давя копытами упавших, подгоняя отстающих и толкая в спины остановившихся. И тут же заорали командиры — тоже твари, только разумные, для которых нарушение строя было страшнее любых небесных явлений и знамений. Человеческая масса, на мгновение запнувшись, дернулась раз, другой… и с криками и руганью снова пошла на крепость.
«Неужели конница нужна для того, чтобы не дать отступить пехоте?» — отстраненно подумал Маккойн. Он не был силен в средневековой военной стратегии. Но сейчас подобные тонкости не имели никакого значения. Он снова поднес ко рту рацию.
— Санчес, как меня слышишь?
— Слышу отлично, капитан! — ответил сержант, устроившийся на башне с крупнокалиберной снайперской винтовкой на сошках.
— Ставлю задачу: холм на юго-западе, дистанция тысяча четыреста метров, ориентир — два штандарта с крестами и третий чуть поодаль, там медведь какой-то намалеван, под ними шатер — видишь?
— Вижу, — после небольшой паузы отозвался Санчес.
— Скорее всего, командование ведется оттуда. Снимай там всех подряд!
— Задачу понял!
После этого Мако снова включил рацию на передачу.
— Салливан, Андерс! Вашим группам — товьсь!
На левом фланге Андерс, Миллер, Прикквистер, Фолз, Лягушонок и Крейч уже надели на свои карабины 40-миллиметровые «подствольники» и сейчас зарядили их осколочными гранатами. То же самое проделало отделение Салливана, рассредоточенное на противоположном конце стены.
Между тем лучники, идущие вслед за копейщиками и конницей синхронно наложили стрелы на тысячи тетив и подняли луки…
Прикквистер этого не видел, ибо в бою только командиры могут иметь представление о полной картине происходящего, потому они и командиры, простой солдат видит только свой участок ответственности. Уложив карабин на выемку в зубце стены, Прикквистер что есть сил вцепился в ложе и заглянул в окуляр оптического прицела. Это был его первый бой, раньше ни разу ему не приходилось целиться в живых людей.
Четырехкратное увеличение придвинуло заросшие щетиной и грязью лица пехотинцев-копейщиков, он увидел выпученные в лихорадке атаки глаза и открытые рты. Вот коренастый мужик, похожий на неандертальца, у него волосы растут почти от самых бровей — все поглядывает наверх с опаской, бормочет что-то, не переставая. Отвратная рожа. И рядом ему под стать — жирный, аж лоснится весь, рот искривлен в злобной гримасе. Дружки-товарищи, наверное… А вот рыжеволосый пацан, лет семнадцати-восемнадцати, не больше, под носом сопля повисла — от возбуждения, наверное, — а все лицо в молочно-розовых пятнах от солнечных ожогов. Не привык, видно, к южному солнцу. Откуда тебя занесло сюда, дурачок, с каких далеких берегов?..
Боже, подумалось вдруг Прикквистеру, а ведь здесь могут быть какие-нибудь наши предки.
— Гранатометы — огонь! — услышал он команду Андерса.
Прикквистер встрепенулся, громко выругался, сам не зная почему, и с силой надавил на спуск. Все мысли исчезли. Карабин подбросило вверх, «подствольник» выплюнул грязно-белую дымную струю, которая прочертила длинную дугу, похожую на загнутый коготь… Справа и слева нарисовались другие такие же дуги-когти — словно огромная когтистая лапища ударила в самую гущу наступающей армии. Почти одновременно рванули гранаты, огнем расшвыривая вражеских солдат в стороны. С визгом полетели осколки, отмечая свой путь взбрыкивающими, словно в экстазе, телами, оторванными конечностями и кровавыми ошметками человеческой плоти.
Прикквистер даже не понял, куда именно попала его граната. Он снова глянул в прицел, в надежде увидеть того, рыжеволосого, улепетывающего со всех ног… и тут же на затылок обрушился хлесткий удар, каска съехала вперед, на глаза, грохнула об затвор. Он не успел обернуться, как над ухом раздался рев
