Он и в самом деле рушился — его, уборщика, мир. В голове все смешалось, по жилам бежала не кровь — раскаленная лава, прямо над собой уборщик почему-то видел чье-то грязное мокрое лицо с выкаченными глазами и широко открытым ртом. Он не был способен удивляться или пугаться, он вообще ничего не соображал и просто орал, уставившись на это лицо, ожидая очередной вспышки боли.
Но боль не приходила. Откуда-то прилетел ветер, настоящий вихрь, он рвал одежду, успокаивал обожженное тело, завивал в спирали дым и стекающее по стенам котла масло. Масло под ногами перестало пузыриться, стенки котла остыли, сверху повеяло блаженной прохладой. Снаружи зашумела толпа. Раздавались громкие выкрики:
— Огонь погас! Чудо! Чудо!
— Бесовщина! Некромант потушил костер!
— Дьявол Сахад пришел ему на помощь!
— Некромант вызвал дьявола!…
В зеркале над Клодом Фара отражался перевернутый котел, и он сам — в железном ошейнике и с распяленным в немом крике ртом кружился в медленном танце.
Котел дернулся раз, другой и тоже закружился, издавая тихий колокольный звон. Словно в подтверждение бредовости происходящего, над его краем появилась фигура палача: он беззвучно кричал и размахивал руками — и тоже, тоже летел, летел и кружился, описывая широкие зигзаги вокруг гудящего котла.
«Наверное, я умер», — подумал Фара.
Он посмотрел вверх, протянул руку и дотронулся до своего отражения.
Танк шел впереди, и Смит старательно держал дистанцию — во-первых, чтобы не дышать сизым дымом газотурбинного двигателя, а во-вторых, чтобы не врезаться в скошенный бронированный зад, если Барт вдруг вздумает затормозить. А вот грузовик сзади наоборот — висел у него на хвосте, и это Шона изрядно раздражало.
Сквозь клокотание и рокот мотора вдруг прорвался новый звук, от которого Смит уже успел отвыкнуть, — это колеса заскребли по твердому каменному покрытию. Покрытием, правда, назвать это было трудно, потому что под тяжестью бронетранспортера хрупкий камень почти мгновенно крошился. Сцепление с дорогой стало заметно хуже, и Смит крепче вцепился в рычаги управления.
Да, вот так незаметно они доползли до выхода из низины и сейчас преодолевают небольшой подъем, который Смит наблюдал из глубины «блюдца». Он думал, что дорога покрыта здесь брусчаткой, но это все- таки была не брусчатка, а скорее что-то напоминающее старый выщербленный бетон, в который не доложили цемента. Если бы это был 2003 год, Смит не сомневался бы, что это бетон и есть, притом именно такой степени раздолбанности, какой он достиг при Саддаме Хусейне.
Как только подъем остался позади, налетел ветер, растрепавший кроны придорожных пальм. Ветер, судя по всему, гулял здесь уже давно, просто в низину не задувал. И пейзаж как-то изменился… Выровняв своего «коня» и пустив его легкой рысью по дороге, Смит хмуро уставился на правую обочину, за которой виднелась небольшая роща, буквально ходившая ходуном под порывами ветра. Она напоминала стайку упившихся студенток в зеленых париках, которые отплясывают под бешеное «техно», забыв обо всем на свете.
А потом из-за рощи вдруг вынырнул белый палец минарета, многозначительно указующий в небо, и у Смита перехватило дыхание.
Он видел эту неистовую пляску пальм, видел раньше. И минарет, грозное предостережение неверным… Но это было в другом месте и в другое время!
Вдавленный внутрь люк, похожий на подтаявший шоколад. Запах скотобойни. Окровавленная рука Хэкмана, безкостно вывалившаяся из верхнего отсека. И… Смит схватился за затылок. Нет, затылок пока еще был на месте.
Он не хотел вспоминать те бредовые видения, которые увидел во время землетрясения… Или что это было? Переход в другое время? Хоть так, хоть этак, но он здорово воткнулся головой в приборный щиток и поймал глюки, будто накурился травы. А оказалось, что это совсем не глюки, а то, во что превратилась колонна через несколько минут после того, как они оказались в прошлом. Сейчас все это вдруг заново встало перед глазами: разбитая колонна, расстрелянные широкой очередью тела на дороге, даже сладковато-металлический запах крови, разлитой по перегретой броне, даже он вспомнился так ясно, что Смита затошнило.
Да, это тогда, в том самом кошмаре он и увидел картину, раскинувшуюся сейчас на правой, южной обочине дороги. Он удивился еще тогда, что ветер вдруг затих, а пальмы будто с ума посходили: трясут своими шапками, только листья летят на землю. И минарет торчит, как грозное предупреждение неверным…
Муть какая-то. Мозги свернуть можно.
Но сейчас же он не спит, верно? При чем тут это все? И главное — что делать?
«Главное, главное, главное…» — прыгало в голове.
Главное, вот именно. «Камень!» — вспомнил Смит. Вот что главное. Кусок бетона, который оказался…
— Тревога! Засада! Фугас на дороге!! — вдруг заорал Смит, одновременно нажимая ногой на тормоз, а рукой — на кнопку сирены.
— Чего-то я не пойму, как амеры забрали всех в свой этот… воздушный шар? — с вытаращенными глазами Куцый был похож на лягушку. — А танк как? А бензовоз? Да он так горел, что весь бы шар спалил!
Полковник Хашир был выбит из колеи и напуган, но виду не подавал. Командир всегда спокоен, всегда держит себя в руках.
— Баран ты, Бахри! Это же их новое секретное оружие. Они могли нас всех на небо забросить!
— А как…
— Замолчи, дай подумать!
Хашир ходит взад вперед, смотрит под ноги, оглядывает обочину. Дорога, по которой раньше то и дело сновали разболтанные крестьянские пикапы, сейчас будто вымерла. Война высосала из страны бензин и дизтопливо, превратила обычную поездку в опасное приключение, загнала пикапы в глухие дворики. Бывают дни, когда ни одно колесо не потревожит эту дорогу, бывают дни, когда идут нескончаемые колонны, выбивающие последний дух из разбитого бетонного покрытия. Сейчас это не дорога, а поле боя. Сотни гильз, осколки гранат, воронки, трещина поперек… Но ни одной капли крови, ни одной американской винтовки, даже ни одной пуговицы от их формы! Что все это значит? Как это может быть?
С самого утра дует сухой западный ветер, несущий дыхание пустыни и острые песчинки, собирается буря, прогретый воздух над бетонкой мутен и тяжел, вытягивает из людей силы, клонит в дрему. Бойцы Хашира, обессиленно сидят на обочине, время от времени зевают, показывая плохие зубы и металлические коронки. Они похожи на степных лис, принимающих солнечную ванну, лениво гоняющих паразитов, но готовых в любую секунду сорваться в погоню за мелькнувшей мышью. Все молчат. Руки лежат на раскаленных автоматах, не чувствуя боли. У них грубые, привычные к оружию руки. А мозги не привыкли к раздумьям и размышлениям. Была засада, был бой, но все сорвалось. Бывает. Хорошо, что обошлось без потерь. Хотя двоих ребят амеры забрали в плен — это плохо…
— Полковник, а как теперь с Фаридом и Мусой? — в очередной раз зевнув, спросил Ахмед.
Зевки — это нервное. В стрессовых ситуациях усиливаются окислительные процессы, и организму не хватает кислорода. Вот организм и зевает. Но сам Ахмед об этом не подозревает. Зевается — и зевает. Физиология.
Хашир не ответил.
— Полковник, целые фугасы снимать? — подал голос Сирхан. — Еще два осталось.
— Конечно, снимать, и быстро! — раздраженно рявкнул полковник. — Что вы все сегодня дурацкие вопросы задаете? Надо уходить, пока этот шайтан-дирижабль не вернулся! Али, помоги ему!
Бахри, худой, как рыбья кость, в своих синих тренировочных штанах лежал на южной обочине дороги,
