«...Трехпалый Охотник был прав — мелкие детали трансформируются в последнюю очередь. Всякие второстепенные косточки, хрящики, нервные окончания... Все эти мелочи, незаметные по отдельности, в совокупности дают хорошо описанный Карпецким «эффект псевдоса», на который я и среагировал, хотя, нажимая спуск, и не отдавал себе в том отчета — механический рисунок походки: неживые, плохо согласованные движения конечностей, будто движется большая заводная кукла. Ему нужны были еще три- четыре абсорбации. С учетом сложной психической структуры Горик мог заменить две... И я две... Так вот почему эта мерзость решила напасть днем и сразу на двоих! Слишком лакомые, жирные, вкусные кусочки, жалко упускать!
И будь он на ступень развитее — не упустил бы. Не стал бы рисковать, рассчитывая на правдоподобное обличье, затаился бы за камнем, как низкоразрядные твари, у которых другого способа-то и нет, пропустил нас, и все...
Меня передернуло, по телу пробежал озноб, я отошел в сторону и сел на землю рядом с Гориком. Он как увидел звериные уши да заглянул в глаза, так и замолк, втиснул между лязгающими челюстями антистрессовую таблетку и ждал, пока она подействует. Мы просидели молча минут десять, потом набежала тень, и, подняв голову, я увидел ребят из аварийной группы.
Следующие дни были до предела заполнены анализом полученных материалов.
Видеозапись происшедшего автоматически произведена индивидуально носимыми камерами с разных ракурсов, что позволило воссоздать объемную модель нападения и хронологически совместить ее с нашими ментограммами. На ментограмме Горика имелся отчетливый провал в момент з а ц е п а. На моей — крохотная выщербленка секундой позже, когда зафиксированный мощной оптикой фиолетовый луч пропорол надвздошье оборотня.
Впоследствии эксперты придут к выводу, что нападение на двух человек не было тактической ошибкой недостаточно развитого псевдоса — он оказался вполне способен абсорбировать обоих, просто не учел быстроты реакции существа со сложной психоструктурой и наличия чрезвычайно быстро действующего оружия.
В его опыте подобных сведений быть, естественно, не могло, потому что он складывался из опыта и знаний простых леданцев, которых эта тварь вначале подстерегала ночью в засадах и одновременно с абсорбацией раздирала на куски, чтобы утолить физический голод; потом, по мере трансформации и увеличения радиуса з а ц е п а, оборотень подходил все ближе к жилью, выслеживал свои жертвы уже и днем, перестроившаяся система питания не побуждала терзать добычу, он просто убивал их после абсорбации — беспомощных и нежизнеспособных...
Почти против своей воли я подошел к прозрачной камере холодильника и как загипнотизированный смотрел на безобидного фермера в треугольной шапке, грубом кожаном жилете, лопнувшем между животом и грудиной.
Встреча с нами прервала чудовищную эволюцию, и в специальное хранилище Чрезвычайного Совета он так и попадет псевдосом четвертой ступени. А иначе...
Достигнув третьей ступени, он бы стал маскировать убийства, а на первой делал бы это изобретательно и изощренно. К тому времени исчезли бы сто сорок три отличия от организма обычного леданца, которые мы обнаружили при внутреннем и лабораторных исследованиях, а абсорбация из необходимой потребности развития превратилась бы в обыденную периодическую подпитку награбленного интеллекта. А если бы в его «копилку» попали сущностные свойства наших с Гориком личностей, он бы превратился в суперпсевдоса, не только недосягаемого для разоблачения, но и осведомленного о Трехпалом Охотнике с его простыми, но действенными методами, обо всех помогавших мне леданцах...
Мне стало нехорошо, как будто я действительно предал их всех, но потом стало еще страшнее: он узнал бы о возможностях, открываемых абсорбацией землян, и код тревожного вызова, и шифр входного люка корабля, и способ включения программы аварийного, в автоматическом режиме, возвращения на Землю...
Никогда в жизни я не испытывал такого ужаса! Эти мысли не давали покоя не только мне. Горик, оправившись от шока, долго стоял у саркофага с оборотнем, после заперся в каюте и целый день прослушивал мои записи, которые раньше называл бредом сумасшедших, а Трехпалого Охотника слушал много раз подряд, потом спросил: мог ли псевдос трансформироваться в землянина и достигнуть первой ступени уже по нашему уровню? И неужели ничем бы не отличался от человека? И рентгеновские снимки, и анализ крови, и энцефалограмма?
Что ему ответить?
И психологические тесты, и компьютерная томография, и сканирование! Бесполезны любые способы инструментального исследования. Разве что... Псевдос не способен к творчеству — награбленный интеллект холоден и неподвижен, как камень, на который он взобрался, чтобы сравняться с окружающими. Но каким прибором измеришь этот дефект?
— Но тогда он может просочиться куда угодно...
Я пожал плечами и ничего не сказал.
Запись про старосту Средней деревни, вокруг которого за последний год произошло восемь загадочных убийств, самоубийств, несчастных случаев и за которым Трехпалый Охотник безуспешно следит несколько месяцев, я убрал из общей кассеты и отдам только Председателю Чрезвычайного Совета...»
Закончил читать я около двух часов ночи. Разогрел остывший чайник, натрусил в чашку заварку, залил кипятком. Ожидая, пока чай заварится, откалывал старинными щипчиками от ноздревато-серой сахарной головы острые, искрящиеся на сколах кусочки. Эту мою привычку Золотов, конечно, не мог вплести в свою правдоподобную ложь. Теперь понятно, почему Валек назвал его псевдосом! На первую ступень бульдогообразный фанфарон не потянет, но в остальном...
ПСЕВДОЧЕЛОВЕК ВАЛЕРИЙ ЗОЛОТОВ
В отличие от большинства себе подобных, Золотов знал, что он не такой, каким должен быть настоящий человек, что различие между его истинным содержанием и внешней, для посторонних глаз, оболочкой таит постоянную угрозу разоблачения.
Началось это еще в раннем детстве. Вечно занятый, раздраженный оглоедами, норовящими прокатиться за чужой счет, отец, иногда вдруг вынырнув из водоворота вечных неотложных дел, почитал необходимым заняться воспитанием и, выпытав у матери все его прегрешения: разбитую чашку, опрокинутый суп, измазанный пластилином стол — сажал на жесткую неудобную табуретку напротив себя, глаза в глаза (обязательное условие, взгляд отводить не разрешалось) и усталым монотонным голосом втолковывал, какой он гадкий и никчемный мальчишка, способный только пакостить и сводить к нулю все старания отца навести в доме дисциплину и порядок для благополучия самого же маленького неблагодарного негодяя, но раз он неисправим, то отец перестанет гробить свое здоровье и отдаст его в детский дом, о чем уже договорено, и не позднее чем завтра за ним придет эвакуатор.
В конце отец кричал, Валера начинал плакать и молить о прощении, но напрасно, ночь проходила в слезах, беспокойном метании по родной кроватке, с которой предстояло навсегда расстаться, но утром отец объявлял, что дает последнюю попытку исправиться, он бурно радовался и обещал себе стать хорошим мальчиком, но ничего не получалось: разливался клей, из авторучки неожиданно выскакивали на скатерть чернила, падала на кафель эмалированная кастрюля, грехи накапливались, ожидая очередного пробуждения у родителя педагогического рвения.
Он привык ощущать себя преступником, но, когда раз в год семья Золотовых выезжала в красивый приморский город к деду на летний отдых, все вдруг менялось совершенно волшебным образом!
Отец не уставал повторять, какой хороший мальчик Валерик, как послушно он себя ведет, как любит рисовать и как замечательно учит стихи — расскажи дедушке свой самый любимый, про море и кораблик...
Зубрежка «любимых» стихов была обязательным элементом подготовки к поездке, так же, как
