ощущалась, расхождения между словами Марии и ее поступками накапливались и приводили его в смятение, а каждая попытка выяснить отношения натыкалась на явное раздражение и неподдельную злость. Еще бы! Ведь своими глупыми притязаниями на любовь, верность он посягал на весь ее уклад! Хотел лишить многочисленных нужных инструментов, лишить права знакомиться с кем и где она хочет, права с кем хочет кататься на машине и ложиться в постель…
А что предлагал взамен? Себя! Ха-ха-ха! Не имеющего ни денег, ни полезных знакомых, ни широких возможностей! Не умеющего облегчать жизнь, доставать красивую одежду, вывозить на шикарные курорты!
С точки зрения практичной деловой женщины, предлагаемая сделка была полностью проигрышной. Хотя… Сделать для нее диссертацию не сможет больше никто. Но это слишком далекая перспектива, такая же абстрактная и малореальная, как какие-то там марсианские каналы. Для игр, к которым она привыкла, он предлагал слишком крупную ставку.
И потом — канитель с диссертацией, даже при условии, что основную работу он возьмет на себя, требовала от нее значительных усилий. А надо признать, как ни неприятно, но никуда от этого факта не денешься, что очаровательная, интеллигентного вида Мария относилась к людям со стратегией поведения низшего типа, которые приносят более значимые, но отдаленные цели в жертву ближайшему удовлетворению своих потребностей.
Так что, с ее точки зрения, сделка была проигрышной по всем статьям.
Но он не предлагал сделку! Он признавался в любви, писал ей стихи, дарил цветы — обращался к ее душе, не сомневаясь, что она способна понять и правильно оценить его порывы! И от этого она, наверное, начинала ощущать себя дрянью и, чтобы избавиться от неприятного ощущения, била наотмашь в самые уязвимые места, передергивала факты, подтасовывала слова, искажала события, и в результате виноватым оказывался он. Но сама-то она знала, что он ни совсем не виноват, и ненавидела его за это, как предатели ненавидят предаваемых ими людей.
Внезапно мелькнула догадка настолько ужасная, что у него ослабели ноги и вспотел лоб. Новый облик Нежинской предсказывал другое объяснение недомоганию, которое Элефантов посчитал последствием купания в холодном озере и заглушил антибиотиками! Он вспомнил слова Орехова в ресторане и ощутил прилив дурноты: во всем, что касалось теневых сторон жизни, тот был ясновидцем!
На другой день он пошел в поликлинику, усатый врач поздравил его с «боевым крещением» и посоветовал не унывать.
— Ничего страшного, вроде насморка. Через неделю будешь здоров!
Только в следующий раз не затягивай, бывают варианты похуже!
Как большинство медиков этой специальности, он был циником.
Неделю Элефантов сидел в унизительных очередях, получал болезненные уколы, сдавал анализы, белый кафель процедурной напоминал мертвецкую — наверное, потому, что внутри у него было холодно и мертво.
Когда усатый весельчак поздравил его вторично, на этот раз с окончанием процедур и «возвращением в большую жизнь», он не испытал ни радости, ни облегчения. Мир рухнул, все летело в тартарары, ничего хорошего и чистого больше не существовало.
Прекрасная Дама умерла, придя к Нежинской, он попросил вернуть адресованные покойной письма и стихи. Объясняться Элефантов не собирался, но, когда Мария удивленно-озабоченно начала расспрашивать, что случилось, он не удержался. Она разыграла изумление, попыталась убедить, что произошло недоразумение, какая-то нелепая ошибка, игра была безупречной, но с обычными неувязками концов и фальшивыми нотками. Элефантов сорвался и высказал все, что накопилось на душе. Ему сделалось страшно от тех слов, которые он бросал в красивое лицо Марии, но еще страшнее было оттого, что он говорил чистую правду. Мария разыгрывала ярость, а скорее всего ярость была подлинной, потому что вина, свежо ощущаемая во время напугавшего ее внезапного визита Элефантова месяц назад, успела бесследно выветриться, начисто забыться, и она, пожалуй, действительно чувствовала себя безгрешной.
Последовала безобразная сцена, в которой перегоревший Элефантов участвовал как зритель. Оглушенный разум плохо воспринимал происходящее, он только отметил: даже искаженное злостью лицо Марии оставалось красивым — еще одна несправедливость в длинной цепи связанных с ней несправедливостей, унижений и обид, испытанных им в последнее время.
Ему хотелось, чтобы все кончилось как можно быстрей, и наконец он дождался. Мария сунула ему пакет с письмами и какой-то сверток, сказав напоследок почти спокойно:
— Так меня еще никто не оскорблял. И я никого… Ты испортил мне настроение. И это все, что ты мог. Ведь набольшее тебя не хватит?
В голосе слышалась издевка, но уже потом Элефантов понял, она хотела узнать, не собирается ли он рассказать кому-нибудь о случившемся и приклеить ей позорящий ярлык, как полагалось по правилам известных ей игр.
Он отрицательно покачал головой.
— Прощай.
Мария распахнула дверь.
— Я и тогда, три года назад, жалела, что была близка с тобой' и сейчас жалею.
— Наверное, потому, что я хуже всех этих твоих…
Дверь захлопнулась прежде, чем Элефантов закончил фразу.
Механически он спустился на несколько пролетов, вдруг понял, что держит в руках мешающий газетный сверток, заглянув, обнаружил бельевой гарнитур — единственный подарок, сделанный им Марии, и бросил яркий комок душистого шелка в черную лязгающую пасть мусоропровода.
На строительной площадке Элефантов сжег письма, глядя воспаленными глазами, как корежатся стихи, превращаются в пепел ласковые, нежные слова. На душе было пусто, затхло и страшно, словно в разграбленном и оскверненном склепе.
Мир поблек, краски выцвели, силы иссякли.
Вдруг судьба обожгла, как крапивою, И, не веря, трясу головой, Что кобылка, до боли любимая, Оказалась распутной и злой…
Маленький Сергей стоял рядом с дедушкой Мимо, жалея умирающего жеребца. И немного — себя!
'Хватит, Серый! Все ясно, точки над 'и' расставлены, надо брать себя в руки. Черт с ней, жизнь продолжается!'
Но по-прежнему солнце сияет, Зеленеет трава на лугах, И другие кобылки играют На высоких и стройных ногах!
Он пытался взбодрить себя, но это не удавалось. Перебираясь через рельсы башенного крана, посмотрел вверх. Кабина находилась напротив окна Марии. Интересно, что она сейчас делает? Он испытал болезненное желание заглянуть в квартиру Нежинской и тут же понял, что произошло самое худшее: даже после всего случившегося Мария не перестала для него существовать!
В правильных и поучительных книгах, прочитанных Элефантовым, на последних страницах обязательно торжествовала справедливость: добродетель побеждала, а порок примерно наказывался — ударом шпаги, приговором суда или, по крайней мере, всеобщим презрением. Закрывая книгу, он был уверен, что разоблаченному злодею нет места в жизни и, даже избегнув физической гибели, тот неизбежно обречен на моральную смерть.
Но, в отличие от художественного вымысла, реальная действительность не обрывается на сцене развязки, а течет дальше, буднично пробегая тот момент, на котором любой писатель обязательно поставил бы точку. И оказывается, что закоренелый преступник не сгинул навечно в ледяных просторах севера, а, отбыв свой срок, возвратился в привычные места, приоделся, набриолинил остатки волос, вставил вместо выпавших золотые и фарфоровые зубы, прикатил к морю и посиживает на веранде курортного ресторана, кушая цыплят-табака и посасывая коньяк-под ломтики ананаса. И, представьте, не отличается от веселящихся вокруг курортников, потому что клеймить лбы и рвать ноздри каторжникам перестали больше ста лет назад.
