Третий настаивал на своем. Рубен встал, приобнял Лапина за плечи, отвел в сторону.
– Дэньги хочэш? – жарко дыша водочным и мясным духом, прошептал он. – На дэло пойдош – мильон получит. Можэт, болшэ...
Сурен настороженно следил за переговорами.
– Там нычего страшнэго... Посыдишь в машыне, можэт, и выходыть нэ прыдется...
Лапин достаточно долго жил на Богатяновке, чтобы оценить предложение.
– Не-ет, на такое я не подписываюсь... Пусть он не обижается...
Деньги нужны, но на зону неохота... – Миллион в его положении казался баснословной суммой, бесповоротно отказаться от такого богатства он просто не мог и попытался найти компромисс. – Если там телевизор починить, посторожить чего, погрузить... Ну, любую работу – я с удовольствием!
Сурен, хотя и не разбирал слов, все понял и, потеряв интерес, отвернулся.
– Как хочэш, – Рубен пожал плечами и вернулся к приятелям.
– Чэво заснули? Наливай, далше вэселиться будэм!
Рыжая натянула на иссиня-бледные ноги стоптанные, давно не чищенные сапоги и терпеливо ожидала дальнейших распоряжений. Лицо ее ничего не выражало. Лапин вышел на улицу.
Сумерки сгустились. Крутой тротуар напоминал каток, чтобы не упасть, приходилось двигаться боком на напряженных полусогнутых ногах, предварительно проверяя надежность каждого шага. В нескольких метрах впереди прогрохотал трамвай, Сергей замер в неустойчивом равновесии, рассматривая сквозь заиндевевшие стекла тряпичных человечков, плотно набившихся в плохо освещенный вагон. В этот миг стертая подошва скользнула по зеркальной кромке. Лапин сорвался вниз, откинулся назад, стараясь затормозить, но лишь опрокинулся на спину и поехал ногами вперед прямо под лязгающие, брызгающие крошевом льда колеса.
Животный ужас взметнулся в глубине его существа и, как огненный столб кумулятивного фугаса, пробил брешь в толстой корке, гасящей любые всплески эмоций лапинского сознания. Он вдруг увидел себя со стороны: жалкого, никому не нужного доходягу, кровавые куски которого отволокут с рельсов, словно останки бесхозной дворняги, и ужаснулся этому зрелищу не меньше, чем неминуемой смерти. Пальцы тщетно цеплялись за гладкий холод, он пытался выпустить ногти, приклеиться к беспощадному склону, любым путем растянуть время гибельного скольжения, но сила инерции неумолимо несла скрюченное тело в дешевом сношенном пальто под бешено крутящиеся стальные ножи.
Ему повезло: онемевшие ноги оказались на рельсах уже за последней колесной парой, плохо освещенный трамвай исчез за поворотом, нигде ничего не болело, одежда не порвалась и даже не сильно испачкалась. Лапин встал, отряхнулся и двинулся дальше. Брешь затянулась, и эмоции немедленно угасли. В конце концов, ровно ничего не произошло, упал – и упал, всего-то делов... Приятная сытость согрела и прибавила сил, день заканчивался хорошо, если еще и Тонька дома... Увидев освещенное окно, Сергей почувствовал себя счастливым.
– Подъем по камере! На оправку по одному! Обиженные последними!
Лапин приподнял голову от подушки, сложил ладонь козырьком, прикрываясь от света вспыхнувшей под потолком лампочки. На пороге криво скалился Димка. Постель была разложена прямо на полу и занимала практически все свободное пространство тесной кухоньки. На прошлой неделе Антонина сделала ему предварительный расчет. В тот субботний день она вернулась из «Супермаркета» раньше обычного, лицом темная, как грозовая туча. Кто знает, может, с рэкетом чего не поделила, или дневную выручку стащили, или директор опять приставал, – эту бабу не разберешь: сама ничего не рассказывает, а спросишь – посылает.
Лапин приготовился выслушать обычную в таких случаях порцию оскорблений, но на этот раз сожительница резко изменила тактику. Словам она предпочла дела. Первым делом отселила его из спальни. Привела на кухню и ткнула пальцем на рассохшиеся половицы – не хер постель продавливать и на шармака в дырку лазить, будешь, паразит, здесь спать. А не возьмешься за ум – вообще выкину к едрене фене!
Так он и прокрутился всю ночь на полупустом матраце, слушая возню мышей под полом и натягивая постоянно сползающее пальто. Дело, конечно, обычное – что заслужил, то и получил, но хоть бы белье дала... На следующие сутки он получил что хотел: старую простыню с сомнительными пятнами и расплывшимся фиолетовым оттиском «МО СССР» и старое порыжелое солдатское одеяло. Хватит тебе, паразиту, скажи спасибо, что вообще на улицу не выкинула, хотя и за этим скоро дело не станет.
Затем бывшая супружница, а ныне посторонняя гражданка Крылова заставила его переволочь холодильник из кухни в комнату. Нечего, мол, обжираться на чужие деньги. Так что теперь ему запрещено заглядывать не только в горячую Тонькину лохматку, но и в стылое полупустое нутро допотопного «Саратова». А вдобавок ко всему у него еще были отобраны ключи от входной двери.
– Не возьмешься за ум – вообще выгоню к чертовой матери! – мрачно повторила Тонька, и можно было с уверенностью сказать, что свое обещание она выполнит.
Вот такой на сегодняшний день имелся у Лапина расклад.
– Убери копыта, дай к плите пройти! – в раздраженном голосе Димки отчетливо слышались Тонькины интонации.
Лапин послушно подобрал ноги. Димка перешагнул через матрас, чиркнул спичкой, зажег конфорку под чайником. Одет он был в длинную, доходящую до колен спортивную майку. Если хорошо присмотреться, в размытых цветных пятнах на груди можно угадать эмблему баскетбольного клуба «Чикаго булле». Раньше майка принадлежала Лапину, в ней он бегал каждое утро по набережной до моста и обратно, выходило пять километров – его дневная норма. Но это было еще в благополучные времена, потом стало не до бега...
Наступили суровые деньки, потому Димка и донашивает его вещички.
Лапин несколько раз моргнул, привыкая к яркому свету, прищурившись, посмотрел на циферблат настенных часов. Четверть восьмого.
– Куда это ты в такую рань собрался?
– Куда, куда... Тащить кобылу из пруда! Я руками за узду, а ты зубами... Догадайся, за что?
Перешагнув обратно через постель, подросток отправился в туалет. Лицо у него было таким же мятым и линялым, как его одежка.
Лапин хотел сделать замечание, но потом счел за лучшее промолчать. Он всегда относился к пацану как к сыну, а к Антонине как к законной жене.
Нормальная семья, нормальные отношения, и он вроде как глава добропорядочного семейства. Но теперь все лопнуло. И семьи никакой нет. И он никакой не глава, а так – сбоку припека. И Димка ему совершенно чужой. Как ему вести себя с чужим дядей? А вот как – сама мать ему такой пример подает.
Тяжело вздохнув, Лапин повернулся на бок. Спина у него совершенно одеревенела. Он где-то вычитал, что спать на твердом даже полезно. Наверное, это писал тот, кто никогда на твердом не спал. Тем более не спал на полу в богатяновских трущобах. Из щелей тянут сквозняки, в подвале всю ночь скреблись мыши, да и обидно... Все же он человек, а не дворняга безродная...
Процесс пробуждения для него всегда был болезненным. Как будто между сном и, явью протянулась граница, со всеми присущими ей атрибутами: многослойными проволочными заграждениями, слепящим светом прожекторов, пулеметными вышками и злющими сторожевыми псами. Сознание порой выкидывало с ним такие шутки, что если кому рассказать, так не поверят. Подумают, что он сочиняет. Пытался как-то поговорить на эту тему с супружницей, но сочувствия и понимания с ее стороны не встретил. Антонина всякий раз обрывала его на полуслове, а бывало и так, что обзывала психом. «Чем херней заниматься, лучше деньги добывай, как другие мужики», – зло говорила она и поправляла вечно выпадающие из лифчика арбузообразные груди.
Каких мужиков она имеет в виду, Тонька не уточняла. Соседи все бедствуют: Петруху давно сократили, Кузьмичу тоже полгода зарплату не выдают, Кружок через две недели кровь сдает... Может, молодые бугаи в кожаных куртках, что рэкетируют рынок, должны служить ему примером...
Или толстый Толян, что возит шмотки из Турции. Он – челнок, она – реализатор, партнеры, запираются дома на два-три часа, когда Лапина нет. Зачем? Тонька говорит – деньги считают да товар проверяют. Что они там проверяют – неизвестно, только Кружок как-то летом подобрался под окно и слышал, что Тонька орет, как будто ее жарят.
