– Не знаю. Сказал – в машине посидеть... Может, и выходить не надо будет.
Повторив вчерашнее предложение вслух, Сергей вдруг особенно отчетливо понял, что за простое сидение в машине никто миллиона ему платить не станет.
– А Сурен там был? – деловито переспросил Димка.
– Он и предлагал. Через Рубена.
– Они из себя крутых корчат, – процедил пацан. – Только люди говорят, что они никто, просто волну гонят...
Он усмехнулся и снисходительно похлопал Лапина по плечу.
– Смотри, так и ты в авторитеты выйдешь!
Подросток туго замотал горло шарфом, облачился в кожанку, черную вязаную шапочку натянул до самых бровей. Напоследок уставил в Сергея заскорузлый палец.
– Только ты для крутых дел не годишься, кишка тонка. Что-нибудь другое придумай. У меня в бригаде даже семилетки по полтиннику в день зашибают. У тебя есть неделя. Одна неделя!
Дверь за пацаном закрылась. Лапин зачем-то потрогал старый английский замок с часто западающим язычком, неприкаянно прошел к кухонному окну, выглянул в тесно застроенный двор с протоптанной среди жестких сугробов тропинкой к скворечнику-сортиру на два «очка». На тропинке стояла Зинка с помойным ведром, ожидая, пока сортир освободится. Ожидание затягивалось, Зинке это надоело, и она, широко размахнувшись, выплеснула ведро в покрытый желтыми разводами подзаборный сугроб.
Покрутившись у окна, Лапин сунулся в комнату. После щелястого деревянного пола и голых, давно не беленных стен кухни комната казалась дворцом. Палас, ковер, мягкий диван... Да и было здесь ощутимо теплее.
Антонина сопела под толстым ватным одеялом. Он подумал, что хорошо бы откинуть одеяло, перевернуть теплую, разморенную бабу на спину да взгромоздиться сверху. Но на сегодняшний день эта жизненная радость была недоступна.
Осторожно выдвинув ящик стола, он покопался внутри и наконец нащупал то, что искал. Зажав предмет в руке, на цыпочках вернулся на кухню. В ладони уютно уместился аккуратный футляр из желтой замши. Мягко раскрылась пластмассовая «молния». Короткий ремешок заканчивался пружинистым кольцом, на нем болтались три ключа. Маленький – с пилообразной бородкой, побольше – в виде стержня с насечками на всех четырех гранях, и самый большой, «сейфовый», – символ надежности и стопроцентной гарантии.
Тяжеленькие, из блестящей хромированной стали, с высокоточной обработкой поверхности и тщательно проточенными пазами, они были предназначены для дорогих замков, не чета старой разболтанной штамповке на двери Тонькиной квартиры. Ключи лежали у Лапина в кармане, когда он приехал в Тиходонск и угодил под машину.
Он никогда не задумывался, откуда у него эти ключи и к каким дверям они подходят, но, когда на душе было особенно скверно, блестящие стальные предметы согревали его и улучшали настроение. Так произошло и на этот раз. Через десять минут Лапин тихо положил замшевый футлярчик на место и стал собираться. Начинался очередной день выживания в той войне за жизнь, которую он вел последние несколько месяцев без особых шансов на победу.
До завода пришлось добираться пешком. Автобус стоит полторы тысячи плюс пересадка – еще полторы, а у него имелось сто двадцать рублей – невзрачная бумажка и две монетки. По прошлым деньгам даже сравнить не с чем – меньше копейки. Вот и двинул пехом. Путь неблизкий, почитай, через весь город, так что вынужденная прогулка заняла около часа.
Ну да ничего, пешие походы для него дело привычное. Вот только с погодой не повезло. С утра зарядил мокрый снег, да такой густой, что в трех шагах ничего не видно. На тротуарах плещется жидкая кашица, из-под колес проезжающего транспорта вырываются фонтаны брызг. Да еще, как на беду, задувает прямо в лицо. Пришлось чуть не всю дорогу боком идти, чтобы лицо ветром не нахлестало и глаза не запорошило.
Просторное помещение заводской проходной было пустым и гулким. Под потолком горит тусклый светильник, остальное освещение отключено. Лапин тщательно отряхнулся, похлопал себя по бокам, смахнул с плеч и рукавов налипший снег. Обил об колено шапку. Длинный, как в московском метро, ряд турникетов перекрывала толстая веревка с плакатом «Прохода нет».
Только самый первый коридор был открыт. Полная вахтерша с огромной револьверной кобурой на массивном бедре скучала за стойкой. Лапин поздоровался, женщина улыбнулась.
– Вот времена настали! Раньше, пока три тысячи человек впустишь, потом выпустишь... А сейчас едва десяток проходит...
– Мелешин пришел? – спросил Лапин, извлекая пропуск.
Не глядя в документ, богатырша нажала педаль, и турникет провернулся.
– Час назад появился. А чего вы сегодня оба сошлись?
– Дело есть. – Сергей шагнул вперед, и турникет щелкнул за спиной.
– Ну, раздело...
Вахтерша заблокировала проход и отправилась в караулку греться.
Раньше на заводе существовал строгий режим. С поступающими проводили беседу дубоватые комитетские отставники из первого отдела: бдительность, враг не дремлет, язык за зубами, осмотрительность в знакомствах, охрана государственной тайны, от вас зависит военная безопасность страны... Анкеты, проверка биографии, строгие расписки... Соответственно поддерживалась дисциплина: стоило опоздать хоть на одну минуту, турникет не откроется: вызывают мастера участка, и закрутилась карусель – объяснение, выговор, лишение премии, а то и тринадцатой зарплаты.
Смена начиналась в семь и заканчивалась в три, причем до прощального гудка ни один рабочий не имел права переступить порог проходной. Итээры еще могли пройти по своим зеленым пропускам, а работяга с желтым – ни-ни. Разве что по справке медпункта либо по специальному квитку от начальника цеха. А нынче бардак – проходной двор, шляются все кому не лень. И на работу Лапина нынче взяли без всякого первого отдела и даже без городской прописки.
Потому что раньше это был оборонный завод, «почтовый ящик 301», а теперь вполне гражданское объединение «Электроника». Впрочем, Лапин работал здесь еще пятнадцать лет назад, сразу после окончания техникума, и, хотя подробностей того времени особенно не помнил, мог с уверенностью сказать одно: бардак здесь был первостатейный и в те особорежимные времена.
Выдаваемый для промывки контактов спирт обязательно выпивали, а вместо него использовали запрещенный технологией ацетон. В конце месяца, квартала и года начинался обычный для любого производства аврал, и тогда блоки изделия выдерживали на вибростенде вместо положенных двенадцати часов всего сорок-пятьдесят минут. ОТК закрывал глаза на чистоту параметров и прочие погрешности, и даже подчиненные сугубо центру военпреды не проявляли особой придирчивости, потому что квартиры и прочие материальные блага они получали от завода. Красноглазые работяги, наплевав на первый отдел, готовы были под рюмку водки рассказать любому желающему все тонкости технологии, а за бутылку могли вынести и секретные чертежи оборонных изделий. На обороноспособность страны им было начхать, и агенты ЦРУ, МИ-6, МОССАД, да и всех других спецслужб мира могли найти здесь в изобилии материал для целевых вербовок.
Но дело в том, что ни ЦРУ, ни разведке островного государства Бурунди не могло прийти в голову интересоваться продукцией «триста первого», потому что здесь выпускались давно устаревшие и повсеместно снятые с вооружения радиорелейные станции дальней связи «Цветочек». Более того, ЦРУ было невыгодно проводить здесь свои подрывные операции, ибо выпуск «Цветочков» влек дальнейшее отставание Вооруженных Сил СССР, что отвечало стратегическим интересам США.
Когда, отслужив в армии и отработав шесть лет на таком же почтовом ящике в Подмосковье, Лапин вернулся в Тиходонск, то обнаружил, что режимный «триста первый» одним из первых предприятий оборонки потерял управление в бурном море рыночных реформ. Получив несколько смертельных пробоин, он теперь медленно, но верно шел ко дну. В самом начале девяностых была запущена программа конверсии, предприятие сменило ведомственную принадлежность и было перепрофилировано под выпуск радиоприемников и стереомагнитофонов, отстававших от мирового уровня ровно настолько, насколько «Цветочек» отставал от американских спутниковых систем дальней связи.
Затем последовало преобразование госпредприятия в акционерное общество, директор Алтайцев, его
