Послал ребят разобраться с ним, а те не вернулись. Сушняк позвонил, орал в трубку, чуть ухо не лопнуло, что он их под «мокруху» подставил, грозился под молотки пустить. И очень просто: уколется, подстережет и проломит башку!
Да и с работой начались проблемы: выполнение оплаченных заказов застопорилось, сегодня приходили клиенты с Алексеевской, 40, скандалили, грозили заявить в милицию, даже про налоговую полицию чего-то вякали...
Кто бы мог подумать, что с этим получокнутым доходягой окажется связанным такое множество неприятностей! А вчера его идиотскую рожу показали по телевизору и объявили, что он подозревается в тяжком преступлении!
Весь город говорит об этом – в кабаке застрелили самого Тахира, а с ним еще чуть не десяток человек! Как жалкий засранец оказался замешанным в такой истории и каким боком она обернется для самого Мелешина, оставалось только гадать. Если бы можно было каким-то образом изменить прошлое и никогда не иметь никаких дел с Чокнутым, оказавшимся довольно зловещим типом, даже близко не подходить к нему...
Голова шла кругом, хотелось хорошенько встряхнуться, отдохнуть и придумать что-то путевое для поправки дел. Мелешин решил сегодня уже в фирму не возвращаться: собрать корешков, пообедать и махнуть в сауну с девочками, а там, расслабившись, посоветоваться и обрешать все вопросы. И по новой «крыше», и по монтажникам... Да и по Лапину обозначиться, мол, никаких общих дел у них нет, мало ли что позвонил из-за него Терещенко, за этим совершенно ничего не стоит. Информация расходится быстро, все, кому надо, узнают... План был настолько хорош, что у Григория Михайловича улучшилось настроение. Но реализовать свою чудесную задумку ему не удалось.
Когда, одевшись, он направился к выходу из кабинета, дверь резко распахнулась, пропуская двух человек. Их внешний вид говорил о силе, а движения и манеры – о жесткой, не признающей преград решительности. Они были похожи как братья или сотрудники системы, подбирающей людей по определенным признакам. Глубоко надвинутые шапки, явно сросшиеся у одного и почти сросшиеся у другого брови, глаза, как бездонные зрачки пистолетных стволов, прямые короткие, с деформированными переносицами носы, маленькие рты с недобро сжатыми губами, квадратные подбородки, мощные шеи, уходящие в воротники одинаковых кожаных курток, широкие штаны и одинаковые черные ботинки. Ни одной броской детали, ни одной особой приметы. По таким лицам очень трудно составлять фотороботы или словесные портреты.
– Вы из милиции? – спросил перетрусивший Мелешин.
– Хуже! – коротко ответил первый и крюком снизу опрокинул его на пол.
Второй неторопливо, по-хозяйски запер дверь, как делал это сам Мелешин, собираясь отодрать Динку из приемной. Сегодня секретарша отпросилась, у конструкторов не было работы и они ушли с двенадцати, лишь на входе должен был сидеть дядя Ваня, но Мелешин с пронзительной ясностью понял, что ни дядя Ваня, ни кто другой ему не поможет, он находится в полной власти незнакомцев, и они могли беспрепятственно сделать с ним то, для чего пришли.
– Где твой дружок Лапин?
Тот, который нанес удар, наклонился и впился в мутные жидкие глаза развратника и проходимца твердым гипнотизирующим взглядом. Мелешин застонал. Лапин преследовал его, разрастаясь в размерах значимости и приобретая черты мистически-неотвратимого рока.
– Никакой он мне не дружок, работал у меня, три дня назад мы поссорились, и он уволился, где он, я не знаю и вообще ничего не знаю...
Тяжелая оплеуха прервала поток его красноречия.
– Что он тебе рассказывал?
Сам по себе Лапин и то, что он рассказывал, заведомо не могли никого интересовать, столь выраженный интерес говорил только о том, что этот шизофреник действительно встал поперек дороги серьезным людям... Но не мог же он стрелять в Тахира! Хотя почему... Смог же его душить! И очень ловко получилось!
Путаясь и коверкая слова, Мелешин попытался передать содержание последнего разговора, но уже после второй фразы последовала новая оплеуха.
– Что он тебе рассказывал?
Цикл повторялся несколько раз, наконец допросчик повернулся к напарнику:
– Толку не будет. Давай...
Зловеще блестящая игла вошла в синюю вену, и поршень вытолкнул полтора кубических сантиметра тягучей желтоватой жидкости. В голове у полупарализованного страхом Мелешина все помутилось, и он перестал соображать.
Его мозг разросся до огромных размеров и плавал в гигантском аквариуме с теплой приятной жидкостью, откуда приходили вопросы, на которые следовало дать как можно более полный и правдивый ответ. Но ответы не отличались от тех, которые давались ранее.
– Ясно! – Допросчик махнул рукой, и шприц впрыснул в набухшую вену два кубика морфина. Для «нарка» – новичка это была смертельная доза.
Юмашев повел К, в «Деловой двор». Когда-то так в народе прозывался кабак, расположенный на первом этаже гостиницы «Южная» и официально носивший одноименное название. Но запрещенные в то время предприниматели, артельщики, деловики всех мастей называли его по-своему. Вырвавшись из подполья в перестроечную вольницу, предприимчивые люди открывали свои точки, и ностальгические воспоминания породили волну названий в стиле «ретро». Теперь «Деловым двором» стал уютный ресторанчик на углу Большого проспекта и Крепостного переулка.
Они сидели в уютном кабинете, рассчитанном на восемь человек. Дорогая мягкая мебель, обитые шелком стены, приглушенный свет из замаскированных светильников создавали непринужденную и немного интимную атмосферу. Интиму можно было добавить, потому что дверь запиралась на защелку, а вышколенные официанты без вызова не входили. Но Юмашев и К, не приглашали высококлассных девочек, в терпеливом ожидании прогуливающихся по мраморному вестибюлю или попивающих соки у обтянутой натуральной кожей стойки бара. Они остались наедине и с аппетитом обедали, хотя прием пищи в данном случае являлся не самоцелью, а одной из форм приятного и доверительного общения.
– Как это называется? – поинтересовался К., когда подали раскаленные керамические горшочки, покрытые вместо крышек слегка подгоревшими лепешками.
– Чанахи. – Банкир отодрал припеченный к горшочку край лепешки и сунул ложку в клубы поднимающегося пара.
К. последовал его примеру. Ему не хотелось делать то, что обязательно следовало сделать. Во-первых, Юмашев был своим. Во-вторых, он сам виноват, что в горячке выболтал строго конфиденциальную информацию. Но банкир ее воспринял, и в этом состояла его вина, обусловливающая обязательные и непреложные последствия.
Ароматный золотистый отвар был обильно сдобрен душистым перцем, разваренные кусочки мяса, картофеля и овощей таяли на языке. Обжигаясь, К. жадно заглатывал ложку за ложкой, время от времени припадая к фужеру с холодной минералкой, но это мало помогало: рот горел, и трудно было понять – от перца или температуры.
– Надо завернуть в лепешку зелень и откусывать маленькими кусочками, вот так, – Юмашев показал. – Тогда богаче ощущается вкус...
Гость попробовал.
– Действительно...
Сигнал вызова оторвал его от приятного занятия.
– Мы закончили, – сказал невидимый абонент. – Он ничего не знал. Жду на связи.
Ничего не ответив, К, отключился. Суровая деловая жизнь вмешивалась в обычное человеческое времяпрепровождение, напоминая о делах печальных, неприятных, но необходимых. И все же трогать Юмашева не хотелось. В конце концов, это не какая-то мелкая сошка, подлежащая обязательной зачистке в силу непрогнозируемого поведения. Банкир относился к категории секретоносителей высшей категории и знал правила игры.
Сейчас Юмашев завороженно смотрел на микрорацию, точно такую, какую накануне они с Тимохиным
