всем тюрьмам страны.
– Рохи Сафед?! Почему именно Рохи Сафед?
– Все очень просто. Те края тебе хорошо известны, а наши уголовники о них представления не имеют. И тамошние жулики у нас не так часто встречаются.
– А двойник? Его что, тоже всего искололи?
Ламов и Александр Иванович переглянулись и обменялись улыбками. Так улыбаются родители глупым вопросам маленького несмышленыша.
– Да нет... Его близко никому не показывают. Просто здоровый светлый парень, разрисованный обычной краской. По документам – Вольдемар Генрих Вольф. За несколько недель до твоего ввода в разработку его вроде бы отправят в Москву и он перестанет существовать. Но слухи о нем составят фундамент твоей легенды. Вот держи!
Ламов достал из потертого портфеля толстую папку, машинально взвесил ее на ладони и протянул инструктируемому.
– Все это надо выучить. Но одновременно мы с тобой прокрутим все возможные и невозможные варианты. Потому что осечки у тебя быть не должно. Ты хоть парень здоровый и боец отличный, но там одного этого мало. Проколешься – и задавят тебя спящим... Понял?
Старый оперативник впился в глаза Волка пронзительным ледяным взглядом.
– Чего ж не понять, – вздохнул прапорщик. В добрых жизнеутверждающих кинофильмах после этих слов полковник должен был добавить: «Впрочем, вы можете отказаться от задания». И он отказался бы с большим удовольствием. Но Ламов ничего такого, естественно, не предложил. Да и включить заднюю передачу с исколотой спиной уже невозможно. Обратного пути не было.
Капитан Лазаренко закончил смену, сдал технику, написал отчет и собирался уходить домой, когда его попросили зайти в финчасть. Дело было обычным: почти всегда или сотрудник должен что-то государству, или государство сотруднику. Возможно, он недоплатил за разбитый в прошлом месяце бинокль, а возможно, ему наконец выписали компенсацию за неиспользуемую форменную одежду. Необычным было то, что финчасть работает до восемнадцати часов, а уже двадцать один с минутами. Но на это капитан не обратил внимания, потому что перед ревизиями бухгалтерские души проявляют невиданное трудолюбие.
Но когда Лазаренко шагнул через порог, он увидел, что все столы пусты, а в углу комнаты стоит начальник внутренней контрразведки полковник Соколов, призванный разоблачать врагов в своем ведомстве.
– Без глупостей, Лазаренко, вы арестованы! – холодно сказал он, а сзади из-за двери выдвинулись два дюжих молодца и крепко взяли капитана за руки. Он стоял словно парализованный и не мог вымолвить ни слова. Молодцы надели на него наручники и тщательно обыскали. Потом капитана вывели во внутренний двор, посадили на заднее сиденье и привезли на площадь Дзержинского.
– Вам предъявляется обвинение в антисоветской агитации и пропаганде, – сказал строгий майор в форме с васильковыми петлицами и почти такого же цвета холодными глазами.
– Что за ерунда, – Лазаренко немного оправился от шока и растирал затекшие запястья. – Кого я агитировал?
– А вот послушайте...
Следователь положил на стол карманный диктофон и нажал клавишу. В кабинете послышался слегка хрипловатый голос Лазаренко.
«А у нас две очереди. Одна большая – для всех, вторая маленькая – для руководства и к ним приближенных. Хочешь жить, как человек, – стремись в очередь маленькую. Правда, тогда на собраниях не вякай, с начальством соглашайся, придется и жопу полизать – куда деваться... Да это не только с квартирами. Должности, звания, награды... Их тоже не за заслуги, а за услуги дают...»
– Ну и что? Обычный треп. Какая здесь антисоветчина?
– А вот давайте послушаем немного дальше, – следователь с загадочным видом отмотал пленку.
«Тебе же новый Генсек срок наметил: к двухтысячному году все получат по квартире! Хер бы только стоял к двухтысячному году – а то в новой отдельной и детей заделать нечем будет! Зато построили социализм с человеческим лицом. Я как слышу эти слова, сразу жопу представляю. Лучше б квартиры строили!»
– Это, по-вашему, тоже обычный треп?
Лазаренко лихорадочно размышлял. Оперативная техника использует специальную пленку, ее не загонишь в такой диктофон. Следовательно, писали на обычный бытовой прибор. Значит, это не направленная разработка внутренней контрразведки, а чья-то кустарная инициатива. В машине их было трое. И все трое стояли в квартирной очереди.
– Нет, это и есть враждебная деятельность! Причем нескольких сотрудников КГБ, которые и призваны с такого рода деятельностью бороться! Слушаем дальше...
«А очередь? Что они, просто возьмут и на очередь наплюют? А как же демократия? Или на нас она не распространяется?» – ворвался в кабинет возмущенный голос Волкова.
– Вот так! – следователь удовлетворенно выключил диктофон. – Получается групповое дело. Почти заговор. Что вы можете сказать по этому поводу?
– Что Клименко – последняя гнида, хотя и воевал в Афгане! А все это – притянутая за уши ерунда! Сейчас не тридцать седьмой год, чтобы из ничего выдуть групповой заговор!
– А убийство на чердаке? Ваш подчиненный Волков в вашем присутствии сломал шею гражданину Вислюкову. А вы скрыли этот факт! Что вы можете сказать по этому поводу?
– На чердаке Волков оказался во время выполнения задания. На него напали, он защищался. О том, что он сломал кому-то шею, я не знал, я ведь не доктор! Он дрался со здоровенным лбом, сумел вырваться, и мы ушли. Выполнив задание, между прочим!
– Ну что ж, гражданин Лазаренко, раз вы не хотите дать правильную оценку своим действиям и выгораживаете Волкова, я вынужден так и записать в протоколе, – следователь придвинул к себе чистый бланк.
– Хорошего ты подобрал кандидата на особое задание!
Генерал Вострецов был не в духе, он даже не предложил Петрунову сесть, и тот стоял навытяжку посередине кабинета, как нашкодивший мальчишка.
– Немца, женатого на итальянке! Прямо клуб интернациональной дружбы в КГБ! Когда забывают о чистоте рядов и неукоснительном выполнении требований кадрового отбора, всегда так и получается! Одно исключение из правил, второе... Так можно не заметить, что правила вообще перестали соблюдаться!
Александр Иванович слушал молча, слегка понурившись, всем своим видом выражая глубокую озабоченность и согласие с начальством. Но он совершенно не понимал, чем вызван генеральский гнев. Ведь Вострецов прекрасно знал биографию Волкова-Вольфа.
– Но если перестать их соблюдать, развалится вся наша Система! Поэтому я отменяю приказ. Подготовку Волкова прекратить, с задания его снять!
– Простите, товарищ генерал, это невозможно – он уже покрыт татуировкой и сейчас заживление кожи вошло в последнюю стадию...
– Татуировки ему пригодятся! Он еще попадет в колонию, только не по легенде, а по настоящему приговору суда!
– Как?! – Александр Иванович не смог удержать на лице профессиональную маску холодного спокойствия. – Почему суда?
– Да потому! Наш следственный отдел ведет дело об антисоветской агитации, уже арестован один обвиняемый – старший группы, в которую входил твой Волков! И именно с Волковым этот сотрудник вел антисоветские разговоры! Прямо в машине наружного наблюдения!
«Вот это да...» Петрунов провел рукой по вспотевшему лбу.
– Теперь на очереди Волков. С тобой свяжется командир группы захвата, и ты должен помочь организовать его задержание. Так, чтобы обошлось без ЧП. Где он сейчас находится? На территории тюрьмы?
– Нет. Мы поместили его в санаторий в Голицыне.
– Неважно. Ты хорошо знаешь, насколько он опасен. Сориентируй правильно группу, поезжай с ними в
