«До порта Лос-Анджелес осталось столько-то миль».
Выйдешь на палубу, поднимешь голову вверх и думаешь: даль-то какая! А посмотришь вниз, и мурашки по спине побегут: глубина-то какая!
Только однажды прочертил в небе след самолёт, один-единственный — из Сан-Франциско на Гонолулу — и пропал.
И вдруг по радио объявили:
«До порта Лос-Анджелес осталось 220 миль».
И началось! Один наглаживает брюки, другой драит ботинки. Наталья печёт пирог. Говорит: «Гости придут». А около своей каюты стоит электромеханик, чикает ножницами, как заправский парикмахер, смеётся:
— Всех электриков подстриг. Кто следующий?
Завтра Калифорния!
Небо стало голубым, жарким. Потянулись по нему тонкие сухонькие облака и отразились в океане. За бортом заиграли мазутные пятна. Мы вышли на большую морскую дорогу.
Теперь вся команда высыпала на палубу.
Вон от Лос-Анджелеса на Сан-Франциско или Канаду пошёл элегантный белый «пассажир», за ним увязался старик банановоз, а ещё дальше — громадный танкер. И все под разными флагами. Сияют, чуть в небе не отражаются.
Потеплела вода. И ожила вдруг. Откуда ни возьмись, прошла по борту черепаха. А из-под форштевня как вынырнул, как засопел морской лев! Разбудили!.. Спал на волне, как на диване.
Отфыркался он, ругнулся, наверное, и поплыл подальше. Сложил ласты на брюхе, усы — вверх. Досыпает, работяга!
Всю ночь плескались в глубине непонятные огни, вспыхивали звёзды, шумело что-то живое.
А утром, только я поднялся на ботдек — шлюпочную палубу, — смотрю: вокруг бело от крыльев. Парят в небе чайки. Садятся на мачты, на колонки грузовых стрел, держат гордо точёные головы, как ездовые.
Впереди голубеет над водой ажурный мост, и по далёким горам струится, перекатывается синеватый зной.
Прошла рядом с нами белая яхта под парусом, перегнулись через борт загорелые ребята, закричали:
— Привет, русские!
— Привет, привет! — помахал им Виктор Саныч. В белых перчатках, сияет: сам в порядке, «оркестр» в порядке. Никто не придерётся!
Вышел покурить Федотыч — тоже при параде.
И я побежал в каюту: надо бриться!
Намылился, подмигнул японскому кукольному семейству: «Ну что, не зря в плавание отправились? Вот и приплыли в Америку».
Задышали зноем бетонные причалы, засверкали под жарким калифорнийским солнцем тысячи разноцветных автомобилей. Будто волна выплеснула на берег колорадских жуков. Упёрлись в самое небо подъёмные краны. Из-за пакгауза вылетел на причал на голубом автопогрузчике могучий негр в оранжевой каске, тёмной пятернёй повернул руль… А высоко в небе закувыркался самолётик и стал выписывать ослепительными буквами: «Посетите нашу ярмарку».
Подставил я лицо солнцу и думаю: «Ну, здравствуй, Америка! Как-то ты нас встретишь? Дорого, дёшево?»
НЕ ХОТИТЕ ЛИ ВЫ «КАР»?
В полдень я пошёл в кают-компанию обедать, но на моём месте возле Виктора Саныча сидел старик: в зелёной форме, сухонький, словно высох в этой жаре. Он всем учтиво кланялся и мне поклонился. Я сел рядом, а Саныч сказал:
— Мистер Джордж приглашает в город, посмотреть Лос-Анджелес. Говорит: всё покажу. Едем?
Ещё бы! За иллюминаторами заманчиво синели горы…
— А что, — спросил я, — он таксист?
— Нет, просто так, — сказал Саныч, — по своей воле.
Старик радостно кивнул:
— О'кей!
Я зарядил фотоаппарат, сбежал по трапу, попробовал землю ногой: как-никак Америка! Качается после плавания!
Мистер Джордж захлопнул за нами дверцу автомобиля, и мы мигом влетели на широкий мост, который я видел ещё с моря. Причалы качнулись внизу слева, справа вдруг сверкнул залив, над пароходом- гигантом вытянулись в небо три розовые трубы.
— «Куин Мэри»! — показал Саныч. — Самый большой «пассажир» в мире!
Я вскинул фотоаппарат. Но мы уже пролетели далеко вперёд, и вдоль дороги закачали верхушками высокие деревья. Не берёзы, не тополя — пальмы, словно негритянки, стриженные под мальчишку.
— Сфотографировать бы их, остановиться! — крикнул я.
Но мистер Джордж крепче припал к рулю. Дорога понеслась ещё быстрей. Вдали запрыгали прекрасные горы, за окном засвистел горячий ветер Калифорнии.
Ничего себе — «всё посмотрим»! Куда он так гонит?
Я щёлкнул раз-другой фотоаппаратом: хоть на плёнке разгляжу что-нибудь. Мимо нас летели десятки цветных автомобилей. Рядом мчалась напудренная старуха, челюсть у неё выпятилась, будто она старалась обогнать машину. Вперёд! Летел чёрный «линкольн», а в нём хохотали десятка полтора негритят.
Вперёд! Летели цветные домики, летели долины, летели пальмы. Всё растягивалось от скорости, как резина.
Но вот засверкал стеклами первый небоскрёб; я вновь приготовил фотоаппарат. И вдруг мистер Джордж обернулся ко мне и каркнул.
Я оторопел.
А он опять повернулся и говорит:
— Карр!
Шутка, что ли? Странная шутка! Я удивлённо посмотрел на Саныча. А Саныч засмеялся:
— Он спрашивает, сколько стоит твой «кар», твоя «кара».
Вот оно что! Я хоть и привык разговаривать на морском «международном» языке — где по-английски, где по-немецки, где глазами и руками, а этого не понял. Сколько стоит мой автомобиль?
— Нисколько, — пожал я плечами.
— Нисколько? А какой у вас «кар»? — обернулся мистер Джордж и, наклонив голову, посмотрел на меня сбоку одним глазом.
Я развёл руками. Да нет у меня «кара»!
А мистер Джордж опять каркнул, уже весело:
— Так вы, конечно, хотите «кар»?
Да что он раскаркался? «Кар да кар»!
Тут с обеих сторон засверкали рекламы. Замелькали закопчённые старинные улочки. Прошествовал по широкой улице в одних трусах невероятный толстяк. Пронесла над головой большой ананас полная глазастая негритянка. Прошёл босиком бородатый хиппи. Юг. Калифорния. Сфотографировать бы! Но мистер Джордж сильней прижимался к рулю и радостно поблёскивал глазами, будто торопился показать нам самое важное.
Мелькнул отель, в котором застрелили кандидата в президенты Америки Роберта Кеннеди. Мелькнул какой-то стадион. Но мы всё летели, и коричневое лицо мистера Джорджа вытягивалось и заострялось.
Вперёд!
