зимовке могло быть крупным. Вместо большого котла кок вытащил с камбуза маленькую кастрюльку и стал наляпывать на тарелки какую-то жижу.
— Это что? — спросил Васька, и лицо его вытянулось.
— Смесь! — сказал Супчик.
— Какая смесь? — вскочил Васька.
— «Крепыш», — сказал кок. — Питательная.
— А говядина?
Плавали-Знаем описал выпученными глазами вопросительный знак. Но кок пожал худенькими плечами:
— Зимовка.
— А что, — спохватился Плавали-Знаем. — Супчик прав! Ведь действительно — зимовка!
Все почувствовали, что необыкновенная зимовка и в самом деле вот-вот начнётся, и кто- то из механиков сказал:
— А скоро кончится топливо. Осталось до Океанска!
— Нарисуют! — съязвил Барьерчик.
— Как папа Карло! — захохотал Васька. — Дровишки и котелок.
— А что, — вылизывая тарелку, сказал Уточка. — Я читал в каком-то журнале: у нарисованного костра становится теплей.
— Если у художника есть настоящий огонёк, — заметил начальник.
— Можно попробовать! — Уточка с готовностью кивнул.
И Плавали-Знаем, прислушиваясь к вою ветра, сказал:
— Валяйте! Проверим! — Идея ему понравилась.
И Уточка пошёл в подшкиперскую выбирать самые горячие краски.
ПЕРВОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ ЧЁРНОГО КОТА
Поблагодарив Супчика за прекрасный полярный ужин, Васька поспешил в каюту и, вытащив из куртки кастрюльку, вылизал пюре и съел отбивную. Достав дневник, он прикусил карандаш, думая, что бы такое историческое записать сегодня.
А Плавали-Знаем вышел на покрытую инеем палубу.
Она сверкала. Стараясь изо всех сил, над мачтами «Светлячка» сияли звёзды. Внизу на привязи ворочались собаки. И великий зимовщик улыбнулся: сутки, только сутки со времени выступления Репортажика, а уже столько сделано! «Светлячок» — во льду. Собаки — в упряжке. Шубы — на плечах. А всего только сутки! И, обдумывая необыкновенные планы, капитан постукивал по льдине каблуком: держится!
Вдруг он тревожно наклонился и постучал по ней пальцем — трещина? Завтра же поставить для прочности клёпки! Но улыбнулся: нет, царапина. И, поплевав на лёд, быстро её замазал.
Всё звенело, потрескивало — казалось, сам мороз ставил над необыкновенными планами крепкие восклицательные знаки.
«День, другой, третий — и мы ещё посмотрим, Солнышкин, чья Антарктида лучше», — рассмеялся Плавали-Знаем, вспомнив своего бывшего матроса.
Но прошёл только день. А впереди была ещё ночь. Она гудела, посвистывала, поскрипывала от мороза. Ночь трудилась. И экипаж тоже не мог уснуть в предчувствии скорых событий.
Курсант Уточка рисовал. Начальник училища ворочался с боку на бок, пытаясь поймать мелодию. Он уже уловил важный начальный звук и почти держал в руках следующий, но вместо этого вдруг на всю округу проскрипело: «Мяу!» И автор будущей песни смутился: какая-то ошибка! Но никакой ошибки не было. Именно в тот момент, когда композитор уловил счастливую ноту, ничего не записавший в дневник Васька швырнул в иллюминатор косточку отбивной. Она пролетела над упряжкой, отскочила от льдины и стукнула по лбу торчавшего на снегу чёрного кота, который тут же издал протяжное: «Мяу!» — и, схватив кость, с таким усердием впился в неё зубами, что заждавшиеся съёмок псы с лаем рванулись в погоню!
Раздался лёгкий треск. Судно дрогнуло. Не совсем проснувшийся курсант Упорный схватился за ключ и под завывание ветра стал настойчиво выбивать:
«SOS! SOS! SOS! ТЕРПИМ БЕДСТВИЕ РАЙОНЕ ОСТРОВА КАМБАЛА. „СВЕТЛЯЧОК“».
Прилёгший отдохнуть в своей каюте Плавали-Знаем заворочался под тулупом. До его слуха донесся стук морзянки, но он отмахнулся: «Какой SOS! Какое „Бедствие“!» И скоро к завываниям метели прибавилось начальственное посвистывание, посапывание и похрапывание.
ПРИКЛЮЧЕНИЯ БУДУТ, СОЛНЫШКИН!
В это самое время из далёкого антарктического рейса, пропахший всеми ветрами и штормами, возвращался известный читателям бывалый пароход «Даёшь!». Бока его были потёрты льдами и плавниками акул, палуба посвечивала свежей краской. Экипаж торопился домой.
Шелестели в каюте Перчикова экзотические магнитофонные плёнки, покачивались за бортом родные волны. И на мостике парохода стоял матрос Солнышкин в новенькой майке, на которой зеленела нарисованная весёлая пальмочка. А в руках у Солнышкина была новая кинокамера, которую только что во время стоянки в Японии подарили ему японские моряки за спасение свалившегося с причала мальчишки, о чём писали всё японские газеты. И Солнышкин торопился снять всё удивительное, чтобы в родном сибирском посёлке повеселить бабушку и школьных друзей.
Но акулы и летучие рыбы остались в тропиках. Киты скрылись. И только родной ветер похлопывал бывалого моряка по румяным щекам.
Потом быстро стемнело. И на небо крупными огнями посыпались родные созвездия. Вышел проветриться Орион, присмотрелся и козырнул:
«Привет, Солнышкин!» Наклонилась Большая Медведица: «Эге! Да это же пароход „Даёшь!“. А кто это там, на мостике? Солнышкин? Привет, Солнышкин! Где это ты пропадал! В Антарктиде? Хорошо живёшь!» — И потопала дальше.
А Солнышкин спустился по трапу и мимо Доски почёта, на которой рядом с серьёзными физиономиями Буруна и Перчикова сияла его — лучшего рулевого — улыбка, пошёл в каюту.
— Ну что? — не отрываясь от какой-то схемы, спросил Перчиков. В руках у него был паяльник и пучок проводов.
— А ничего! — садясь на койку, сказал Солнышкин. — Хоть бы что- нибудь весёленькое. Ни одного порядочного приключения. Возьмусь за учебник или пойду стирать тельняшку.
— А тебе что, нужны только извержения, жемчужины, «летающие тарелки»? Да давай я сниму, как ты стираешь тельняшку или драишь палубу! Покажешь бабушке — так у неё слезы ручьями покатятся!
— А я не хочу, чтобы бабушка плакала! — вспыхнул Солнышкин. Он так и представил себе поджатые бабушкины губы и слезы на маленьких ресницах.
— Так от гордости, — сказал Перчиков. — А вулканы, острова, киты — всё это ещё будет. Приключения ещё будут, Солнышкин. Будь уверен! Без этого у нас не обходится.
Вдруг Перчиков оглянулся.
Дверь распахнулась, и в каюту вкатился на роликах симпатичный деревянный человечек в нарисованной голубой тельняшке, с синими, сияющими стёклышками в квадратной голове и произнёс:
— Приключения ещё будут, Солнышкин! Он протянул радисту радиограмму, и Перчиков, отложив паяльник, стал быстро читать:
«SOS! SOS! SOS! ТЕРПИМ БЕДСТВИЕ РАЙОНЕ ОСТРОВА КАМБАЛА. „СВЕТЛЯЧОК“».
— Что там? — спросил Солнышкин. Перчиков прочитал радиограмму вслух, и Солнышкин вскочил с койки. Только что ему хотелось домой к бабушке. Но тут был чистый SOS! Люди просили помощь. И где?! У острова Камбала. Этот остров для Солнышкина и особенно для его друга кое-что значил.
— Такие приключения! — сказал Перчиков.
— Ничего себе приключения! — застёгивая бушлат, сказал Солнышкин. — Но это мы всё равно снимем! — И он хлопнул деревянного матросика по квадратному плечу.
Перчиков рассердился:
— «Снимем»! Сперва нужно помочь людям! А потом снимать!
— И поможем, и снимем! — сказал Солнышкин вслед другу, который бросился с радиограммой будить капитана.
КОГДА ДРУЗЬЯ В БЕДЕ
Капитан Моряков и не думал спать. Он то ходил по каюте, то, наклонясь над столом, что-то измерял циркулем на листе ватмана и приговаривал:
— Ай да Солнышкин, ай да голова!
И был повод. Несколько дней назад во время разговоров в подшкиперской боцман Бурун вдруг вздохнул:
— Ну, вот и всё. Скоро на пенсию. — И развёл руками: — И не один я, и наш пароходец, наверное, тоже.
— Это почему ещё? — удивился Моряков.
— Маловат, — сказал Бурун. — Куда ему, старику, тягаться с нынешними великанами!
— Подумаешь мал! — возразил Солнышкин. — Может и подрасти!
— Это как же? — удивился боцман.
— Запросто! Разрезать судно пополам, вставить новый трюм, как плавучий вагон, а если будет мало — ещё один, соединить блоки гайками — и получай пароход. Не пароход, а целый плавучий поезд! Пришли в порт, отцепили вагон и пошли дальше. Гуляйте, братцы!
— Гениально, — сказал Моряков. — Даже озноб прошёл по коже. Просто и гениально. Судно из блоков! Плавучий поезд!
Это была настоящая конструкторская мысль! Только нужно было продумать и рассчитать, как всё это устроить на деле. И, отложив в сторону кисти, Моряков каждую свободную минуту выкраивал для нового проекта. Это же просто чудо, если устроить в масштабах страны! Пароход тот же, а грузов втрое больше! Ай да Солнышкин, ай да голова!
Ветер влетал в открытый иллюминатор. С портрета на Морякова смотрел Робинзон, будто подмигивал своему ученику: «Думай, братец!» И Моряков думал.
Но в дверь постучали, и, влетев в каюту, Перчиков протянул радиограмму. Моряков мигом пробежал глазами тревожный текст и спросил:
— Когда приняли?
— Пять минут назад, — сказал Перчиков. — И не я. Я бы не взял, плохая слышимость. Морячок отличился!
— Морячок? — спросил капитан. — Значит, кроме нас, никто мог и не слышать?
— Скорее всего, нет, — сказал радист.
— Кроме Морячка, никто, — чётко раздалось из-за двери.
— Немедленно сообщить в Океанск, — сказал Моряков. — Запросить указание и готовиться к спасательным работам.
Он свернул в рулон
