из членов делегации не знал друг друга, делегация была, кажется, более чем наполовину составлена из людей типа Проровнера, эмигрантов из разных стран. В Москву они прибыли ночью, их встречали как делегацию и с вокзала отвезли в гостиницу «Националь».
Утром он долго сидел у себя в номере, не выходя, и ждал звонка. Он вообще чувствовал себя немного обиженным: ему представлялось, что они могли бы встретить его и иначе. Телефон молчал. Проровнер спустился в кафе, позавтракал, вернулся в номер, тщетно подождал еще, оделся потеплее и вышел на улицу, вдыхая давно забытый морозный воздух и изумленно уставясь на подновленный Кремль и парадную гостиницу наискосок.
Здесь-то, пока он стоял и раздумывал, что ему делать и куда обращаться, на него и наткнулся отец Иван Кузнецов. Проровнер не узнал его, но был только встревожен, что какой-то прохожий на улице так приглядывается к нему. Лицо отца Ивана чуть-чуть напомнило ему что-то, но он не остыл еще от своего побега и с ужасом прежде всего подумал о вездесущей немецкой агентуре. Он впился глазами в прохожего, стараясь заставить этого человека открыться и мучительно соображая, не следует ли тотчас идти за ним, чтобы немедленно разоблачить его, если он и впрямь агент.
Страх получить пулю в лоб, когда все, по сути дела, для него уже кончилось, а еще больше страх с самого начала сделать что-нибудь не так в стране, нравы которой он плохо себе представлял, удержали его на месте. Человек уходил не оборачиваясь. Проровнер еще глядел ему вслед, когда кто-то окликнул по- русски:
— Господин Алвез!
Рядом были двое молодых людей в штатском, но чем-то одинаковых, розовощеких с мороза, шапки- ушанки были лихо сдвинуты у них набекрень. Проровнер облегченно засмеялся, проникаясь мгновенной братской нежностью к этим молодым людям и пытаясь пожать им руки.
— Вас ждут, — коротко сказали они ему, держа руки в карманах и кивком указывая, где его ждут. — Подъезд восьмой, там вас встретят.
Проровнер предполагал, что они будут его сопровождать, но они отошли прочь и тут же исчезли, зайдя за какой-то автобус, стоявший у тротуара. Проровнер увидел в этом разумную предосторожность и был даже рад, что здесь работают так аккуратно и чисто.
Окрыленный, он скорым шагом двинулся в указанном направлении, вверх по заснеженному Театральному проезду, радостно улыбаясь встречным москвичам, щурясь на зимнее солнце, забытые столбушки дыма из труб и рисуя себе предстоящую встречу. Возле полуподвального ресторанчика на Лубянской площади ему показалось, что те молодые люди мелькнули где-то сзади, но он сейчас же обратил внимание, что и другие прохожие были чем-то похожи на тех молодых людей: в таких же длинных черных пальто и шапках-ушанках чуть набекрень, — и не стал задерживаться, чтобы определить, идут за ним те или нет.
Он увидел, что это точно были те, уже у самого подъезда. Молодые люди перестали скрываться и вошли в подъезд за ним следом. Проровнер достал свой заграничный паспорт, но молодые люди, вероятно, шепнули часовому, что этот человек — с ними, и провели Проровнера через обширный вестибюль опять на улицу. Проровнер успел заметить глухой двор, часового с внутренней стороны под аркой, еще одного у невзрачной дверцы, куда они вошли. Внутри неожиданно оказалось всего лишь небольшое помещение без окон. Здесь находились двое в форме, с револьверами в кобурах (Проровнер не разбирался в знаках отличия), и сейчас же через другую дверь вошел третий, который был старше остальных по возрасту и, наверное, по званию. Он спросил Проровнера:
— Оружие есть?
Проровнер, ласково улыбнувшись ему, ответил, что, конечно, нет, но военный все равно велел ему поднять руки, похлопал по бедрам, ощупал полы пальто. Затем жестом, без улыбки, показал, что можно идти. Вместе со своими сопровождающими Проровнер вышел в ту дверь, откуда входил строгий военный. Гуськом они стали подниматься по узкой лестнице с железными перилами, которая прежде явно была черной лестницей какого-то жилого дома. На каждой площадке две двери вели в бывшие квартиры, и Проровнеру вдруг стало не по себе, когда он вспомнил, как боялся ребенком, живя в таком же доме, выходить на черную лестницу. «Нет, нет, все правильно, — успокоил он себя. — Это разумная предосторожность. Это для безопасности. Не надо, чтоб меня кто-нибудь видел покамест».
Запыхавшись, он добрался с провожатыми до пятого этажа. Дверь в квартиру налево щелкнула как будто сама собой и растворилась. За нею сидел на стуле солдат, но как он догадался, что они идут именно сюда, Проровнер не понял. Дальше, однако, была не квартира, а длинный, уходивший куда-то в бесконечность, плохо освещенный коридор с бесчисленными обитыми дерматином дверями по обе стороны. Тут не было ни души. Все так же гуськом они прошли вперед и приостановились подле одной из дверей. Первый провожатый скрылся за нею и, как видно, доложил о прибытии.
— Входите, — коротко пригласил он.
В комнате спиной к окну за пустым столом сидел человек в гимнастерке, похожий по лицу на прибалта — какой-нибудь латыш или в этом роде. Проровнер шагнул к нему, готовясь протянуть руку.
— Снимайте пальто, вешайте сюда, — правильно, разве что немного тщательно, выговорил тот, не вставая и не здороваясь. Один из провожатых принял у Проровнера пальто, одновременно помешав ему подойти к столу. Меж ними возникла как бы некоторая неловкость. Проровнер не понял, случайно это или нарочно.
— Садитесь сюда, — показал провожатый на стул посреди комнаты.
Проровнер сел. Провожатые вышли. Латыш ковырялся, вставляя папиросу в мундштук. Проровнер, за эти годы научась терпению, ждал, с мягкой, растроганной улыбкой глядя на него.
В комнате стояли железный сейф с вешалкой, где кроме проровнеровского пальто висела еще шинель хозяина, грубый канцелярский шкаф, маленький столик у стены справа, там же два стула. Рядом со шкафом имелась еще одна дверь. Сейчас она с тихим шелестом (дерматиновая обивка елозила по паркету) раскрылась, в комнату, осторожно ступая, вошел новый молодой человек с папкой под мышкой и уселся за маленьким столиком, чуть позади Проровнера. Проровнер лишь краем глаза мог видеть его склоненную над чистыми листами бумаги преждевременную плешь, окаймленную шапкой еще буйных, наверное, жестких на ощупь кудрей.
— Итак, — начал латыш, глубоко затянувшись и весь окутываясь сизым дымом по мере того, как говорил, — господин Рувим Алвез, какова цель вашего приезда в Советский Союз? Я полагаю, мы можем общаться без переводчика, не так ли?
Проровнер от удовольствия хохотнул. Ему показалось, что человек за столом, произнося эту тираду, слегка ухмыльнулся. Проровнер привскочил, чтобы подойти к столу, пожать этому человеку руку, может быть обняться с ним по-братски, так как предполагал, что это и есть тот самый «Дед», с которым они, не видя никогда друг друга в глаза, столько лет работали, можно сказать, душа в душу.
Но человек за столом предостерегающе поднял руку:
— Сидите спокойно. Я повторяю свой вопрос. Вы меня хорошо понимаете без переводчика?
Проровнер растерянно кивнул.
— Так какова же цель вашего приезда в СССР?
— Разве вам это не известно? — обиженно спросил Проровнер.
— Вопросы задаем здесь мы, — отрезал латыш.
— Извините меня, — заволновался Проровнер. — Тут какое-то недоразумение. Ах, нет, впрочем, я понимаю. Так нужно… Тогда начнем с того, что моя настоящая фамилия Проровнер…
Он подумал, что не стоит им говорить, что на самом деле он грек, а Проровнером стал тогда, когда, выполняя одно деликатное поручение, должен был проникнуть в ряды еврейского «Бунда».
— Вы что же, жили и под другими фамилиями?
— Конечно, — не без гордости сказал Проровнер.
— Перечислите, под какими фамилиями вы жили. Проровнер начал перечислять.
— Ну что ж, — сказал латыш, когда он кончил. — Господин Алвез, он же — Проровнер, он же — Борисов, он же — Шмитт, и так далее, будет хорошо, если и на другие вопросы вы ответите столь же откровенно.
