зажимами которого виднелся маленький комочек. — Пусть они сделают тест Ротино, триста на девятьсот.
Он начал заполнять карточки, по-прежнему не замечая Оливера, сидевшего рядом с ним уже почти десять минут и исходившего потом. Затем он вышел и вернулся спустя еще пять минут.
— Так все-таки вы его подхватили, — коротко бросил доктор. — Он операбельный, и вам много вырезать не придется. Риордан что-то чиркнул на листке бумаги и подал ее Оливеру. Чертежник тупо прочел: «… передняя… эпителиома… метастазы… огромные клетки…»
Риордан снова заговорил:
— Отдайте это Лэтаму. Это мой диагноз. Пусть он направит вас к хирургу. Что касается операции, могу только сказать, что чем скорее, тем лучше, пока вы не потеряли всю гортань. С вас пятьдесят зеленых.
— Пятьдесят долларов, — тупо повторил чертежник. — Но доктор Лэтам говорил, что…
Он не закончил и достал чековую книжку. На счете у него было только тридцать два доллара, но сегодня он мог положить на счет свою зарплату, которая немного, но увеличит счет. Уже было больше трех часов дня, и его чек сегодня в банк не поступит. Оливер медленно и внимательно выписал чек.
Риордан взял его, внимательно прочел, спрятал подальше и проговорил:
— Всего хорошего, мистер Оливер.
Кен забрел от Медицинского Центра в деловой квартал колонии художников. Заводы Ван Гога слева, должно быть, выполняли большой заказ из Мексики — их трубы извергали в воздух тучи дыма и вони от масел и скипидар. Но тем ребятам по соседству Рембрандт Лтд., похоже, счастье так и не улыбнулось. Уже месяц, как там не видно никаких следов производственной деятельности. Кто-то, очень спеша, столкнул Оливера с тротуара. Он вздохнул. Это место все больше походило на Чикаго. Иногда ему приходило в голову, что он подался в искусство не потому, что у него был какой-то особый талант, а из-за того, что художники были относительно компанейскими ребятами, которые не стремились побыстрее щелкнуть тебя по носу, и, когда действительно
«Хватит себя обманывать, — произнес его тонкий холодный внутренний голос. — Ступай к Лэтаму. Ведь тот сказал: чем скорее, тем лучше».
Он пришел к Лэтаму, чья приемная была полна раздраженных женщин. Черев час он попал, наконец, к этому старикану и подал ему заключение. Тот проговорил:
— Ни о чем не беспокойтесь. Риордан — очень хороший специалист. Если уж он говорит — операбельно, значит, операбельно. А сейчас попросим Финсена сделать операцию. Когда он оперирует, вам волноваться не о чем. Он — прекрасный специалист. И берет всего полторы тысячи.
— О Боже! — Оливер судорожно вздохнул.
— В чем дело? Разве у вас столько нет?
К своему удивлению и ужасу Оливер осознал, что он произносит перед доктором Лэтамом истерическую тираду про то, что у него таких денег никогда не было, у кого такие деньги могут быть, как вообще можно жить, когда так растут цены и каждый старается тебя надуть, что с врачами — то же самое, что если у тебя в кармане есть пара паршивых монет, и об этом узнает продавец, то он будет обрабатывать тебя до тех пор, пока ты не отдашь их ему за то, что тебе совершенно не нужно, лишь бы от него отвязаться, и про то, в каком проклятом мире мы живем.
Лэтам слушал, улыбаясь и кивая головой, как, наконец, осознал Оливер, с выключенным слуховым аппаратом. Кен замолчал, и Лэтам коротко сказал:
— Тогда ладно. Придете, когда решите свои финансовые проблемы, и тогда я свяжусь с Финсеном. Он отличный специалист, вам не о чем волноваться. И помните — чем скорее, тем лучше.
Оливер выскочил из кабинета и направился к Зданию Крими, где находилось Бюро Ригановского Благотворительного Фонда. Возмущенная женщина ядовитым голосом спустила его на землю:
— У вас совсем стыда не осталось, если вы пытаетесь получить деньги от Фонда, когда вокруг столько людей, которым жить негде! Нет, я больше и слышать об этом не хочу! Меня ждут другие.
— Ждут чего? Такого же обращении?
Тут Оливер с ужасом вспомнил, что не позвонил своему начальнику, как обещал, а было уже без пяти пять. Он в нетерпении переминался с ноги на ногу перед телефонной будкой, занятой какой-то толстой бабой. Она его заметила, скривила губы, повесила трубку — и не вышла. Она начала медленно копаться в своей сумочке, нашла монетку и медленно начала набирать новый номер. Когда он пошел прочь, весь убитый, она послала ему вслед издевательскую усмешку. У него был хороший послужной список, но скоро он уже не будет таким чистым! Одно замечание, другое — и в один прекрасный день — вы уволены!
Конечно, в Дженерал Эдванс было открыто. Через окно можно было видеть респектабельного молодого человека и изящную девушку, так и готовых вам помочь, в какой бы тяжелой финансовой ситуации вы не оказались. Он вошел, и его провели в кабинку, где полногрудая сладкоголосая блондинка вся из себя так и исходила симпатией к посетителю. Кен вышел оттуда с чеком на полторы тысячи долларов, подписав огромное количество бумаг, причем сладкая ручка этой девушки прямо водила его рукой. Только Бог и Дженерал Эдванс ведали, что было написано в этих бумагах. Мужики в очереди говорили ему в отчаянии, что им теперь придется всю оставшуюся жизнь выплачивать Дженерал Эдванс огромные суммы. Какие-то другие типы с горечью сказали, что Дженерал Эдванс принадлежит Ригановскому Благотворительному Фонду, что наверняка было ложью.
Улицы были полны народу — зевак, так не похожих на милых твоему сердцу художников. Мускулистые мужчины в чикагском стиле, и если кто-нибудь из них кого-то бил, это было совсем не сладко. Проходя мимо друг друга, они в упор вглядывались в лица.
Ему было страшно. Он поспешил домой, надеясь найти там хотя бы временное прибежище. Но и там его расшатанным нервам отдыха не было. Когда он произнес «Риган», входные двери перед ним распахнулись, но в ответ на его слова «Седьмой этаж» лифт застыл в неподвижности. Он процедил по слогам: «Седь-мой э-таж». С противным пневматическим шорохом двери закрылись, и он оказался на восьмом этаже. Кен спустился на этаж ниже и проговорил своим входным дверям: «голубой кобальт». Предварительно он окинул взглядом коридор. Двери сработали, и он отправился к телефону сообщить Лэтаму, что раздобыл денег, но по дороге передумал. Вместо этого Оливер уселся в серовато-коричневое пневмокресло, а дверной микрофон Хойторн Электрик Степсейвер за 250 долларов следил за ним своим свиным бездумным рылом. Он нажал на кнопку кресла, и шестисотдолларовый магнитофон выбрал наугад ленту. Комнату заполнило длинное мелодичное соло на трубе. Через два такта оно замерло, и за дело принялись ударные да деревянные духовые, которые все наращивали темп…
Оливер выключил музыку, со лба его капал пот. Это была «Потерянная симфония» Гершвина, и он вспомнил, как тот умер. В его мозгу тоже была маленькая опухоль, как и у Кена в горле.
Пора, Великий Обмащик. Годы уходят. Вдруг ты обнаруживаешь себя стариком, бегающим по врачам. Вдруг они говорят тебе, что надо вырезать гортань, или ты будешь умирать мучительной смертью. И что ты можешь предъявить в ответ на это? Свой регистрационный номер, паспорт, чек от Дженерал Эдванс, кучу ненужных тебе шмоток, работу, которая тяжелее любого ядра с цепью, носившихся осужденными во времена этого варварского Правительства. Разве за это боролись Риган и Фалькаро?
Он развернул гамбургер, подогрел его, съел и машинально отправился в ближайший кабак. Ему не нравилось поддавать каждый вечер, но ты должен быть как все, иначе кто-нибудь настучит на тебя на фабрику, и можешь ожидать очередного пятна в личном деле. Еще и в Хоторпе будет пара скачек, и от тебя ждут, что ты поставишь там пару долларов. О выигрыше никогда и речи не было. Никто из его знакомых ни разу не выиграл. Ни на скачках, ни за карточным столом, ни в рулетку.
Кен долго простоял перед освещенной неоновым светом витриной, потом повернулся и пошел в темноту подальше от этого города, ведомый импульсом, которого не понимал и не хотел понимать. В нем теплилась какая-то слабая надежда, что вид темного озера сможет как-то облегчить его страдания.
Через полчаса он вышел к реденькому лесочку, потом к соснам, потом к колючему кустарнику: жухлая трава и за ней — чистый белый песок. Лежа на нем, он заметил двоих — мужчину, такого изможденного и грязного, что, казалось, он был вытесан из дуба, и женщину, настолько бледную, что она казалась вырезанной из слоновой кости.
Кен застенчиво отвернулся от женщины. — С вами все в порядке? — спросил он у мужчины. — Могу я чем-нибудь помочь?
Мужчина открыл воспаленные глаза. — Лучше оставьте нас, — проговорил тот, — мы вам принесем
