только благодаря гордости. Если Мей обнаружит, что он стал свидетелем этой сцены, то почувствует себя крайне униженной. А он вовсе не хотел заставлять ее испытывать чувство стыда.
Подталкиваемый этой единственной мыслью, он повернул обратно, бесшумно миновал коридор, забрал свой пиджак и столь же бесшумно вышел из квартиры.
Эндрю шел под дождем, опустив голову, глубоко засунув руки в карманы, так стыдясь себя самого, что не мог бы оторвать взгляд от мокрого тротуара, даже если бы это очень потребовалось. Все лежало на поверхности — ему только надо было открыть глаза и увидеть.
Ее маниакальная аккуратность. Неукоснительное следование суровым принципам, которые она установила для себя. Да, мисс Мей Поллард подавала всевозможные сигналы. И сиротство все объясняло. Ее боязнь влюбиться в него. Разрыв их отношений. Нежелание говорить о своей семье. Даже стремление к тому, чтобы сын знал своего отца, чтобы Алекс носил фамилию Макги. Даже то, почему она оттолкнула от себя детский альбом. Дело не в альбоме, а в пустой страничке, на которой должно было разместиться генеалогическое древо матери. Каждое новое откровение, посещавшее его, звучало обвинением, заставляло Эндрю морщиться, словно от невыносимой боли. Каким же он был толстокожим болваном! Неудивительно, что Мей порвала с ним.
Пришло время наконец-то проснуться и действовать. Потому что одно было для Эндрю сейчас очевидно: он ни за что не оставит эту женщину. Только не теперь. Не после того как собраны все части головоломки. Не после того как он увидел ее, совершенно разбитую, опустошенную, в детской. Он так хотел утешить Мей, что почти физически ощущал ее в своих объятиях, но сначала нужно было заслужить это право. И может быть — только может быть, — это станет их вторым шансом.
Когда Эндрю повернул назад, дождь уже закончился, и, подходя к дому Мей, он обнаружил, что даже успел немного обсохнуть. Только вот в ботинках хлюпало, и ему пришлось оставить их за дверью квартиры.
Мей сидела на диване и кормила ребенка. Она была похожа на привидение — бледная, с тенями под глазами, — и в ней чувствовалась глубокая удрученность. Однако ей удалось выдавить слабую улыбку при виде него.
— Ты похож на утопленную крысу.
Эндрю криво улыбнулся.
— Я и чувствую себя как утопленная крыса, попавшая сюда прямо из мусорного ведра.
Он повесил влажный пиджак на стул, затем отправился в детскую и переоделся в спортивный костюм, который там оставил. Возвращаясь в гостиную, Эндрю остановился в дверях, пристально глядя на Мей. Интересно, как она изложит свою историю, когда придется — а он в этом нисколько не сомневался — рассказать ее сыну. И еще попытался представить, что должен чувствовать ребенок, когда мать бросает его. Или каково это — расти, зная, что ты один в целом свете.
Обругав себя за то, что опять наблюдает исподтишка, Эндрю вошел в комнату и устроился на противоположном диване. Положив ноги на кофейный столик, он задал вопрос, который Мей наверняка ожидала услышать.
— Как прошел день?
Малыш заснул, и она вымученно улыбнулась Эндрю.
— Не лучшим образом.
Мей действительно выглядела ужасно. Не говоря уж о бледности и темных кругах вокруг глаз, ее волосы тоже являли плачевный вид. На ней опять была его майка с мокрыми пятнами на груди, а шаровары словно кто-то жевал. Но никогда раньше Мей не казалась ему столь желанной.
Стиснув руки, Эндрю выдавил еще одну кривую улыбку.
— Давай посмотрим правде в глаза. Этот ребенок послан нам как испытание.
Опустив взгляд на спящего сына, Мей нежно погладила его по черным волосикам.
— Он хороший мальчик. Просто нуждается в более опытной маме.
Эндрю словно ударили в самое сердце, он почувствовал такую боль в груди, что даже поморщился. Ему понадобились все силы, чтобы взять себя в руки. Не отрывая от нее взгляда, он проговорил хрипловатым тихим голосом:
— Нет. У него уже есть лучшая в мире мама.
Мей в глубоком изумлении уставилась на Эндрю. И ее глаза тут же наполнились слезами. Она опустила их, сделав вид, что поправляет завязки на ползунках. Эндрю похвалил себя за то, что сел как можно дальше от нее. Когда он заговорил, его взгляд был застывшим, а тон — отстраненным:
— Тебе нелегко пришлось со мной когда-то, и ты отменно меня наказала. Но это старая история. Я хочу, чтобы ты знала: в том, что касается родительских обязанностей… — он посмотрел ей прямо в глаза, — ты великолепная мать, Мей. — Эндрю заставил себя улыбнуться. — Я до смерти люблю этого парня и не разлучусь с ним даже за миллион баксов. Но давай будем честны: он ужасный ребенок и задает нам обоим жару. И если мы в скором времени не добьемся возможности спокойно спать ночью, я подкину его доктору Стаббсу на пару дней.
Мей изо всех сил старалась выдавить улыбку. Пыталась ответить. Но слезы все прибывали, и во взгляде была написана такая потерянность, что Эндрю встал и подошел к ней. Усевшись рядом, он обхватил ее плечи и прижал голову Мей к своему плечу. Голосом, хриплым от эмоций, он проговорил в ее волосы:
— Даю тебе десять минут на то, чтобы хорошенько выплакаться, а потом мы поговорим. — Он потерся подбородком о ее висок. — И ты расскажешь мне, какие еще самоуничижительные мысли роятся в твоей хорошенькой головке, ладно?
По сдерживаемым рыданиям и влаге на своей шее Эндрю понял, что она поступила именно так, как он предписал. Эндрю закрыл глаза и с трудом сглотнул. Боже, как он хочет заключить ее в объятия, погладить по волосам и делать еще кучу всяких вещей! Но Эндрю заставил себя не думать об этом. Не следует усложнять ситуацию, привнося свои чувства — чувства из мира мужчин.
Наконец Мей вытерла лицо о его майку и прерывисто вздохнула.
— Это все из-за того, что он такой маленький, а я не знаю, что мне делать.
Впервые за последние дни на лице Эндрю отразилось искреннее веселье.
— Эй, послушай. Мы получили его маленьким именно потому, что не знаем, как с ним поступить. Только представь, что было бы, если бы он пришел в этот мир шести футов ростом и весом в двести фунтов!
Он почувствовал, как Мей улыбнулась и напряжение, сковывавшее ее тело, отчасти спало.
— Может быть, и так… — Она помедлила, словно собираясь с силами. — Но разве тебя не беспокоит, правильно или неправильно ты поступаешь?
Прядь белокурых волос упала ей на лицо, и Эндрю воспользовался этим, чтобы погладить и остальные. Знакомое возбуждение постепенно охватывало его, и он понял, что следует быть крайне осторожным.
— Да, — спокойно сказал Эндрю. — Меня беспокоят вещи вроде этих проклятых капризов, меня беспокоит, когда его тошнит. Меня будет беспокоить, сделает ли он правильный выбор, когда подрастет, а также, как он переживет период возмужания. — Повинуясь неодолимому желанию, Эндрю опять пригладил ее волосы. — Но я нисколько не сомневаюсь в том, что он вырастет хорошо приспособленным к жизни и уверенным в себе. Потому что знаю: ты дашь ему необходимую эмоциональную поддержку, в которой только может нуждаться ребенок. Я знаю это, Мей!
Она подняла голову и посмотрела на него странным, оценивающим взглядом. А затем, как и в случае с детским альбомом, снова замкнулась в себе. Только на этот раз, осознавая это или нет, захватила с собой частичку его поддержки. Мей выпрямилась и осторожно передала ребенка Эндрю.
— Думаю, мне лучше отправиться спать, — дрогнувшим голосом сказала она. — День выдался тяжелый.
Закрыв глаза, Эндрю прижал к груди головку спящего сына. Похоже, и ночь обещает быть нелегкой.
Просто удивительно, какое воздействие оказала на него эта мимолетная, невиннейшая близость. Его снова охватила целая гамма чувств, и пришлось приложить немало усилий, чтобы не думать о былом, когда они были любовниками. Эти образы до сих пор не поблекли в его воображении.
