улыбался, будто хотел сказать: знаем мы вас, газетчиков, приедете на минуту, а потом такое напишете, что перед людьми стыдно.
— Угадал, — подтвердил Андрей. — Только насчет Африки ты напрасно. Там, как тебе должно быть известно, местами жарко.
— Ладно, не обижайся, это в порядке шутки. У нас тоже интересные места есть, например, моторный цех. В Африке насмотрелся, как пальмы растут, а тут увидишь, как моторы рождаются, можно сказать, сердце машины. В моторном отличные ребята работают. Познакомит их тебя с ними наш второй секретарь.
— Пригласите Тоню, — крикнул он в приемную.
Вошла девушка в строгом синем костюме, до хруста накрахмаленной белой блузке. Волосы ее были гладко зачесаны назад, темные глаза смотрели внимательно и спокойно. «Синий чулок», — подумал Андрей, протягивая руку.
— Антонина Привалова, — представилась девушка.
— Журналиста ты знаешь заочно — он личность известная в кругах читателей, — сказал Коновалов.
— Читала его очерки, — лаконично подтвердила Привалова. Разговаривала она строгим деловым тоном.
«Господи, — подумалось Андрею, — где они только выкапывают таких вот закованных в доспехи спокойствия девиц? Молодежь нынче шустрая, острая, любит раскованность и в одежде, и в мыслях, а такие вот только и умеют, что насупленно нависать над трибуной».
Он был несправедлив, нельзя судить о человеке по первому взгляду, но тихая неприязнь к чопорности, которая воспиталась у Андрея за годы кочевой журналистской жизни, перевешивала все здравые мысли.
— После знойной Африки Андрей Павлович решил пообщаться с нашей действительностью, — балагурил Коновалов, видно, не принимая всерьез визит журналиста. Андрей пока терпел его колкости. — Покажи, Тоня, нашему гостю комсомольско-молодежные бригады моторного, познакомь с ребятами, может, и возникнет сюжетец... Будем надеяться, товарищ Крылов напишет о нас так, что себя все-таки узнаем.
— Я писать о заводе не собираюсь, — перебил его Андрей.
— То есть как? Зачем тогда пришел? — удивился Коновалов, а Тоня впервые с интересом взглянула на Андрея.
— А вот так...
— Тогда, значит, личное дело, — сказал иронически Коновалов. — Машину отремонтировать или приобрести?
— У меня «Волга». Вы их не производите, как известно.
— Непонятно.
— Чего непонятного? О вашем знаменитом заводе уже только в этом году сто очерков опубликовано, стряпать сто первый у меня нет никакого желания. — Андрей решил все-таки чуть осадить Коновалова, так стремительно распланировавшего ему все — куда идти, о чем писать и что.
— Тогда объясни, пожалуйста. — Секретарь перешел наконец на серьезный тон.
— С этого надо было начинать...
Андрей подробно рассказал о том, как и почему он оказался в баре «Вечернем» и на «пятачке». Он говорил о молодых людях, которые убивают там время, о тине мелкой спекуляции, в которой ой как хорошо себя чувствуют пройдохи, мошенники и полууголовные личности. Он умел говорить ярко, а сейчас речь шла о том, что задевало, и рассказ у него получился образный, по нему можно было легко представить и атмосферу бара, и душный мирок «пятачка» в закоулках Оборонной.
— Ты-то сам в баре «Вечернем» бывал? — неожиданно спросил Андрей Коновалова,
— Нет...
— А твои члены комитета?
— Вряд ли, — сокрушенно признался секретарь.
— Но почему? — наседал Андрей. — Ведь это совсем рядом — несколько остановок троллейбусом. Вы производите для страны прекрасные машины — честь вам и слава. Спроси тебя, какая бригада на сколько процентов план вчера выполнила, — ты на память скажешь, не глядя в сводку. У вас здесь чудесный мир труда, новейшей техники. А в двух шагах островки гнилья... Мне случалось бывать в тайге — идешь по просторной поляне, глаз радуется солнечным бликам, красивым деревьям, траве... И вдруг проваливаешься в болотную грязь, едва прикрытую мхом, иногда даже с яркими цветами на кочках... И не знающему дорогу трудно выбраться из болота, пусть оно даже крохотных размеров...
— Не горячись, Андрей Павлович. — Коновалов теперь был серьезным. Стало понятным, зачем пожаловал к ним на завод журналист из молодежной газеты, и дело у него оказалось не пустячное.
— Не горячись, — повторил он. — Конечно, ты прав — подчас у нас на первом месте машины. А что поделаешь, если они нужны стране? Но между машинами и людьми связи самые непосредственные. Мы тебе покажем модель будущего года. Красавица... По опыту знаем, когда появятся первые машины новой серии, подле них будут толпы собираться, осматривать, сравнивать. И нам важно, чтобы сравнения были в нашу пользу, а не какой-нибудь западной малолитражки. Так что мы по-своему вторгаемся в мир нравственных отношений. Но ты прав, мы обязаны быть внимательными и к тому, что происходит вне территории завода, после рабочих смен. Машины мы ведь действительно строим для людей... Наш оперативный комсомольский отряд уже несколько раз прочесывал этот злосчастный «пятачок», да толку мало...
— Стоит нам уйти, как они собираются снова, — подтвердила Тоня.
— Кстати, — сказал Коновалов, — мы Тоню не зря все-таки позвали, она у нас в комитете комсомола занимается вопросами воспитательной работы, такие вот проблемы в ее ведении. И в руководство оперативным отрядом от комитета входит.
«Лучше бы на такие проблемы парня, да чтоб покрепче, — подумал Андрей. — Ну что она может, эта девица? Лекцию прочитать, «по душам» побеседовать? Лекции дело хорошее, если их слушать хотят... Попробуй усади за парту того же Мишку Мушкета! Да он со своими приятелями любого лектора свистом в угол загонит...»
— Ты, Андрей Павлович, не настраивайся на скептический лад, — будто угадал его мысли Коновалов. — Тоня Привалова, прежде чем заняться вопросами воспитания, на конвейере пять лет простояла. Так что рабочую идеологию она, можно сказать, усваивала из первоисточников, правда, Тонечка?
Привалова покраснела, и Андрей увидел, что смущение ей к лицу. Но глаза у нее оставались все такими же строгими.
— Потом — заочно институт, и все это время комсорг одного из самых беспокойных цехов...
— Не расхваливай, Коновалов, — перебила холодновато Тоня, — мы не на смотринах, а я не невеста.
— Кстати, Тоня не замужем, хотя соискателей руки и сердца хоть отбавляй.
— Перестань, — все-таки оттаяла Тоня. — Давай о деле.
В голосе у нее появились властные нотки, и стало понятно, что эта девушка умеет и командовать, и потребовать выполнения своих распоряжений. Она чуть, самую малость, смягчила тон и сразу стала очень привлекательной: и смущение и улыбка явно красили, ее, она это знала и, может, поэтому из всех сил старалась казаться неприступно строгой. Андрею захотелось сравнить ее глаза с васильками. «У нее были глаза как васильки ранним летом, когда они только начали впитывать голубень неба и горячие лучи солнца, а волосы напоминали спелую рожь, и на этом золотом фоне глаза казались очень беспокойными, глубокими» — слова сами складывались в очерковые фразы, но Андрей отмахнулся от них — штамп, стандарт, и сосредоточился на том, о чем говорил Коновалов.
— Значит, для тебя не новость то, о чем нам так страстно повествует Андрей Павлович? — спросил секретарь у Тони.
— «Пятачок» давно уже вызывает у нас тревогу. Что касается бара «Вечернего», то мы им не занимались, не видели связи с «пятачком».
— Прикрыть «пятачок» пробовали? — поинтересовался Коновалов.
