деле сработать умеют, но сдерут за нее три шкуры.
Мишель присел рядом на ступеньки крыльца.
— Ну-ка, расскажи, — попросил он. — Из наших за рубежами никто не бывал.
— Про Запад у нас много хороших, честных книг написано. И иностранных авторов издают.
— Неужто думаешь, что я читаю этих сочинителей? — весело оскалился Мишка.
— А неужели нет? — удивился Андрей. Он старался, чтобы слова звучали искренне. Конечно, предполагать, что Мишель проводит вечера в читальном зале юношеской библиотеки, было бы по меньшей мере наивно. Ела правильно сказала: с этими приятелями в вечерней темноте лучше не встречаться. Но попадают же ему в руки газеты, журналы, книги? Что-нибудь остается в голове после хороших кинофильмов, телевизионных передач?
— Бумага нам нужна на обертки. — Мишка сплюнул, угодил одному из дружков на штиблет, тот не зароптал.
— Брось, Мишель, придурка строить, — сказала Ела. И объяснила Андрею: — Он читает все подряд про автомашины, только скрывает почему-то.
— Елочка, схлопочешь, — предупредил Мишель. И понятно было, что не шутит.
— Неужели ты можешь девушку ударить? — искренне изумился Андрей. И, не давая Мишке времени на ответ, сказал: — Ладно, расскажу про командировки в другой раз. — Андрей поднялся. — У меня на двенадцать деловое свидание.
Он повернулся к Еле:
— Значит, все остается по-прежнему, только на час позже. Идет?
— О чем вы? — поинтересовался Мишка.
— Да мы с Елкой договаривались встретиться сегодня в баре «Вечернем».
— Кадришь Елочку? Давай, не возражаю, девочка она смышленая.
Елка покраснела, в глазах неожиданно блеснули слезы. Она хотела что-то сказать, но сдержала себя.
— Ела мой старый друг, — сказал как можно равнодушнее Андрей. — А почему двум давним друзьям не посидеть на досуге в баре?
— Я тоже там буду, — предупредил Мишель.
Андрей предложил:
— Миша, давай так: вы с Елкой садитесь за один столик и ждите меня. Рождается интересная идея: проведем вечер вместе. Если, конечно, нет других планов.
Ела невольно надула губы.
— Это значит — ни два ни полтора.
— Пригласи и ты свою девушку, — предложил Андрей Мишке, сообразив, что имеет в виду Ела.
— Еще чего! — презрительно процедил Мишель.
— Они у нас гордые, — сказала Ела. — Предпочитают по-мужски сурово и просто — пузырек на троих. А девицы нужны на случай отнеси-принеси.
— Что это сегодня с нею? — удивился Мишель. — Последний раз, Елка, предупреждаю.
— Ладно, — вмешался Андрей. — Выясняйте отношения, а я потопал.
В бюро пропусков автомобильного завода его ждал паренек из комитета комсомола. «Пошли», — лаконично предложил он, когда Андрей представился.
Завод трудился и в субботу. Андрей с удовольствием вслушивался в его рабочее дыхание, уступал дорогу автопогрузчикам, мототележкам, читал призывы на кумаче: «Десятую пятилетку — досрочно!», «Даешь встречный план!», «Научно-техническому прогрессу — рабочую поддержку!» Они прошли через сборочный цех, и журналист попросил своего спутника остановиться на минутку: было очень интересно смотреть, как жестяной каркас на глазах превращается в элегантную, сверкающую никелем и лаком машину. Завораживала слаженная работа сборщиков. Ни одного лишнего движения, безукоризненный расчет, точность, сноровка... И еще успевают пошутить, улыбнуться, обменяться заводскими новостями. У конвейера трудились молодые люди, лишь изредка встречался рабочий постарше. Было шумно, стучали пневмомолотки, глухо звенели электродрели, слышались веселые голоса. Андрей вглядывался в их лица — спокойная уверенность, деловитость — лица людей с хорошим настроением. Он поневоле вспомнил «пятачок», равнодушные физиономии его завсегдатаев. Было странно думать, что от «пятачка» до завода всего три остановки троллейбусом — и совершенно разные миры. Каждый сам по себе, а вот пересекаются ли их пути?
— Давай, пошли, — потянул за руку Андрея сопровождающий, стараясь перекричать шум сборки. — Коновалов ждет. А он любит точность.
Андрей спросил:
— А разве комитет комсомола не в заводоуправлении?
— Был раньше там. Потом решили перебраться поближе к производству, в сборочный цех.
— Но ведь шумно, грохот стоит, да и удобно ли?
— Мы к шуму привыкли, да и комнатенки наши в стороне от главной нитки — там потише. А удобно очень — в любую свободную минутку ребята могут забежать в комитет, посоветоваться, поговорить, просто чаю попить. Это хорошо, когда у человека есть куда бежать, — философски добавил паренек.
Андрею по журналистским делам часто приходилось бывать в комитетах комсомола — и заводских, и колхозных, и в больших многотысячных комсомольских организациях, и в маленьких, действующих в каком- нибудь затерявшемся в тайге зверосовхозе. И всегда он входил в комсомольские комитеты с волнением, светлым чувством. Это праздничное настроение возникло много лет назад, когда ему, совсем еще мальчишке, в скромном райкомовском кабинетике вручали комсомольский билет. Их семья жила тогда в небольшом поселке — отца, кадрового рабочего, направили в МТС.
Секретарь райкома подвел Андрея к знамени районной организации — знамя было «неуставным»: комсомольский значок, название их поселка и слова «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» вышиты вручную, нитками разного цвета, ткань полотнища от времени потеряла яркость, поблекла, в нескольких местах была пробита пулями. «Узнаешь?» — спросил секретарь. Андрей кивнул. Как к святыне притронулся он к прохладному шелку. Все ребята в поселке знали историю этого знамени подпольной комсомольской организации в годы войны. Девчонку, которая вышивала шелк разноцветными нитками — какие тогда только нашлись в домах, выдал предатель, и гитлеровцы повесили ее на площади райцентра. Организацию разгромили, почти все ребята погибли. Секретарь райкома комсомола остался в живых по счастливой случайности — накануне арестов ушел на связь к партизанам. А знамя фашисты так и не нашли, оно передавалось из рук в руки и в самый первый день освобождения поселка развернуло свои тугие алые крылья над деревянным домиком, в котором до войны находился райком комсомола.
— Ты отныне под этим знаменем, — строго сказал секретарь райкома, и Андрей снова кивнул: да, он отныне и навсегда под этим опаленным пороховым дымом, впитавшим в себя память об отважных знаменем.
Годы прошли, комсомол рекомендовал Андрея в партию, он получил партийный билет, но трепетное, волнующее воспоминание о самых первых шагах в комсомольской жизни осталось навсегда.
Андрей считал комитет комсомола чем-то вроде своего второго дома, куда можно прийти в любой момент и по любому делу.
Секретарь автозаводского комитета комсомола Коновалов оказался щупленьким, худеньким парнишкой. Он указал Андрею на стул, а сам продолжал азартно спорить с кем-то по телефону. «Ну, смотри, Жаворонков, — сказал он наконец невидимому собеседнику. — Если завтра твои орлы не дадут полновесные сто процентов нормы, ты у нас попляшешь». Секретарь положил трубку, объяснил Андрею словно давнему знакомому:
— Участок у Жаворонкова третий день лихорадит.
Кто такой Жаворонков, Андрей не знал, но, наверное, действительно дела на его участке шли не ахти, раз в комитете комсомола встревожены.
Коновалов поправил очки, вопросительно взглянул на Андрея:
— Из газеты? Тот Андрей Крылов, который все больше про международные дела пишет? Ты? Что это тебя занесло после Африки на наш завод? В порядке экзотики?
«Ты» в устах секретаря комитета комсомола звучало необидно, по-свойски. Коновалов иронически
