— Все птицы летят на юг, все русские устремились в Анталию. У меня есть редакционное задание — написать материал — так что приятное с полезным…
— Завидую твоей жене, — вздохнула Татьяна. — Этой, как её — Мае или Рае.
— Тае, — поправил Алексей. — Но я лечу один.
— Чего вдруг? — оживилась Татьяна.
— Ей противопоказано солнце, — сообщил Алексей. — побудет с родителями.
— Так она ещё и болезненная, бедняжка? — участливо осведомилась Татьяна.
«Какой стервочкой ты была, такой и осталась», — усмехнулся в душе Алексей.
— А я вот мечтаю побывать в Анталии, — грустно произнесла Татьяна. — Все мои подруги уже там отдыхали, щебечут про тамошние быт и нравы, а я молчу, как сиротинка.
Алексей решил, что его бывшая жена вполне созрела для его делового предложения:
— Присоединяйся ко мне, отдохнем вместе.
Татьяна умолкла, и Алексей готов был побиться об заклад, что в её хорошенькой головке сейчас прокручиваются варианты, как в миникомпьютере.
— Не по карману, — вздохнула Татьяна. — У супруга временные финансовые трудности.
— Таня, — сказал Алексей. — Я же приглашаю тебя. Ты по-прежнему все такая же хорошенькая?
— Я постараюсь, чтобы тебе не было… неудобно со мной показаться на людях.
Она приняла его предложение без особых колебаний. Правда, для успокоения собственной совести изрекла:
— Мы ведь не чужие, правда, Алексей?
— Еще какая правда! — согласился Алексей и вспомнил некстати, с каким остервенением выбрасывал двуспальную кровать на помойку.
— Я тебе так благодарна, Алеша! — заворковала Татьяна, придав голосу самые интимные оттенки. — Но…
— Конечно, никто не должен ничего знать, — понял её Алексей.
— Не стоит разрушать то, что есть, и склеивать разбитые горшки, — глубокомысленно изрекла Татьяна. — Для мужа я уеду к своей сестре на Украину. Сколько я там пробуду?
— Дней восемь-десять.
— Я почти счастлива, — заявила Татьяна.
— У тебя сохранилось свидетельство о браке? — спросил Алексей.
— Конечно. Это ведь все равно, что реликвия.
— Не забудь его прихватить с собой.
— В самом деле, не будем же мы жить в отдельных номерах. Как-никак родственники…
Алексей хотел сказать ей, что таких «родственниц» по общей постели у него наберется с десяток, но решил не отправлять женщине хорошее настроение и сладкое предчувствие приключений.
Татьяна всегда была шустрой деловой особой и несколько дней носилась по Москве по адресам и чиновникам, указанным Никитой Астраханом, оформляя документы и авиабилеты.
Никита допытывался у Алексея:
— Зачем ты туда летишь? И зачем тащишь с собой бывшую супружницу, подставляя её под опасность?
Алексей проигнорировал первый вопрос и ответил сразу на второй:
— Ей ничего не будет угрожать. Я об этом позабочусь.
— У Марка Пашкова дважды было железное алиби, — некстати напомнил Никита. — и оба обеспечивала, не ведая того, его первая жена.
Алексей обозлился и расстроился:
— Никита, ты мне друг, но в твою смазливую физиономию я въеду сейчас с большим удовольствием. Можешь помочь — поспособствуй, а на нет и суда нет. Не обижусь.
— Ну-ну… — пробормотал Никита.
Алексей с приличествующей грустью сообщил Тае, что изверг-редактор посылает его в Мордовию писать большую статью о бывших бериевских лагерях, и попросил Андрея Ивановича удержать её от проводов.
Тесть, конечно, знал, в какой поход собрался Алексей, но не осуждал его, желал удачи, наоборот, старался подбодрить:
— Алексей, рисковый ты парень, но такие живут долго. Закон зоны…
Что имел в виду Андрей Иванович, он же Юрась: зоны, которые прошел, или страну, которая превращалась в «зону», Алексей не понял, но уточнять не стал.
— Яков Михайлович отвезет тебя в аэропорт, — предложил Андрей Иванович.
— Не надо. Я не обеднею, если потрачусь на такси, а лишних людей вовлекать не стоит.
— Правильно мыслишь, — одобрил Юрась. И словно его зять собирался в какую-нибудь заурядную поездку, сказал:
— Когда вернешься, побазарим о твоем и Тайкином будущем.
Юрась был крепким мужиком, и Алексей даже подумал, что ему бы не пивбарами и саунами командовать, а какой-нибудь управой или округом — порядка было бы поболее, нежели сейчас.
Перед отъездом Алексей побывал на могиле Ольги. Он стоял у её бюста и молчал: что говорить? О том, как далеко уводит его дорога от родных погостов? Или что вынужден он будет взять на свою душу грехи малые и большие, но делать нечего — чистенькими становятся лишь после смерти и то, если Всевышний пожелает. Алексей не сомневался, что Ольга — замечательная юная женщина — его бы поняла и отпустила бы все грехи его — нынешние и ближайшие.
Он поймал себя на мысли, что на кладбище он уже не смотрит больше холодными и равнодушными глазами. Это была странная, малюсенькая частица его России, к сожалению, открытая всем современным страстям и напастям. И родные могилы — это не только холмик, плита, под которыми покоится его Ольга, это все, кого укрыла русская земля.
Сима-пономарь, завидев Алексея, заспешил к нему откуда-то от своей (чужой?) недостроенной или, как он говорил, недоделанной часовенки.
— Говорят, ты теперь здесь хозяина? — без особого почтения поинтересовался он.
— Кто такое говорит?
— А Сергей Викторович Сойкин. Большим он уважением к тебе проникся с тех пор, как ты шуганул отсюда благасовских эсесовцев. Тут какие-то пришли вроде бы дань-охрану наложить на кладбище, так он им и говорит: не возражаю, только посоветуюсь с зятем Юрася, который Алексей Георгиевич. Ты б видел, как они чуть не бегом к своим иномаркам топали…
«Ну, все путем, — невесело подумал Алексей. — Осталось мне в Турцию слетать да в зону сходить — совсем стану авторитетом».
Сима чутко уловил его настроение, просил понимающе: «Может, сбегать? Так я мигом… Окажи честь, хозяин, ударим русским характером по граненым стаканам».
— Поэт-песенник, — улыбнулся Алексей. — А где Анька?
— Здесь она, недалеко. Если надо, живьем приведу.
Алексей дал ему денег и вскоре Сима возвратился с бутылками и Анькой, бросившейся обнимать Алексея. Они зашли в часовенку, Сима благоговейно разлил водку в стаканы, приговаривая:
— Это тебе не коньяки да вина заморские. Это она, наша родная водяра, l’euo de vie!
— Чего-чего? — изумился Алексей.
— Учил в институте французский, — с достоинством объяснил Сима. — Но единственное, что помню, это название водки на французском — вода жизни! Во, понял? Французики, а соображают.
Он тронул струны старенькой гитары:
