умение выжить среди более сильных, нужно неустанно карабкаться вверх и не уступать ни пяди «своего» жизненного пространства. Страх потерять завоеванное — это сильное чувство. Анастасия надеялась, что редактор особенно руки не распустит. Должен же он помнить, что до работы в его отделе она была референтом заместителя главного редактора. И хотя редакционные сплетницы никаких порочащих слухов о её отношениях с замредом не плели, но чем черт не шутит, когда бог спит. Мнением редактора по ведомству информации даже не поинтересовались, когда направляли Анастасию Соболеву в этот отдел — из кадров принесли приказ, он расписался, что ознакомился с ним. Инспектор-кадровичка Римма сказала:
— Соболева сядет в 676 кабинет.
— Может, я сам решу, где ей сидеть? — У редактора прорезалось чувство собственного достоинства.
— Это уже решено, — отрезала Римма, маленькая редакционная чиновница с большими полномочиями.
— Ты мне смотри! — прошипела Люська Заболотина, когда Анастасия переносила свой небогатый скарб в кабинет номер 676.
— Нужен он мне! — вполне искренне ответила Анастасия.
— Вот и ладушки. Тебе — нет, а мне — да.
Люська царствовала в отделе уже несколько лет и не допускала никаких посягательств на свое особое положение.
Настя схитрила. Она показала вначале свою заметульку не редактору, а именно Люське: мол, посоветоваться надо. Польщенная Люська милостиво вынесла приговор: пойдет. Пошла…
Анастасия Соболева считала, что её путь наверх, к успеху, начался в тринадцать лет, когда она ещё ни о чем таком серьезном и не задумывалась, и даже не предполагала, что станет журналисткой. Поначалу она восприняла все случившееся с нею тогда, как конец жизни, трагедию, и не представляла, как станет жить дальше. В тринадцать она рассталась с иллюзиями, и это было самое правильное, что она могла тогда сделать.
В пионерском лагере «Искорка», куда она приехала уже в третий раз, её соблазнил пионервожатый Володя. Он нравился ей — стройный, спортивного склада, у него были такие загадочные темные глаза и длинные-предлинные ресницы. Володя лучше всех играл в волейбол, а когда в походе вышагивал впереди отряда в коротких шортах, трудно было отвести взгляд от его крепких ног и широких плеч. Ко всем девочкам он относился одинаково приветливо, доброжелательно, и она даже подумать не могла, что Володя как-то выделит именно её. Как-то раз Володя остановил её после вечернего построения и, оглянувшись — не слышит ли кто, тихо сказал:
— Когда все уснут, приходи в мою комнату… — И добавил, пряча глаза: — Но чтобы никто не видел тебя и не слышал…
Настя чуть приметно кивнула и отвернулась от него, чтобы не заметил, как обдало её жаром.
Она пришла… Володя уже обошел перед сном спальни, пожелал всем спокойной ночи и оставил дверь в свою комнату полуоткрытой, выключив свет. Она проскользнула в серую темноту, больше всего опасаясь что-нибудь задеть и с грохотом опрокинуть. Володя сидел у стола. Он поднялся ей навстречу, нашел её руку, посадил на стол и сел рядом с собой. Он ничего не говорил, а просто взял её лицо в свои ладони, повернул к себе, и поцеловал в губы.
Настя пришла в ночной пижаме, так как заранее прикинула, что если оденет юбку с кофточкой или спортивный костюм и в этом наряде её заметят девчонки, то сразу догадаются, куда она собралась. Не к кому, а куда и зачем…
Володя расстегнул пижаму, губами нашел её грудь, мягко взял набухший сосок в губы и поцеловал его. Настя совсем ошалела, все завертелось перед глазами, с нею происходило что-то странное, неизвестное и пугающее, но не было сил остановить это.
— Сколько тебе лет? — тихо спросил Володя.
— Тринадцать, — ответила она и поспешно добавила: — Четырнадцатый…
— А я считал — пятнадцать…
Он чуть отодвинулся от нее, словно испугался, но, увидев её полураскрытые губы и покорные глаза, пробормотал странное:
— Ну, поздно уже об этом думать.
Володя целовал её, и она подставляла ему свои губы. Когда Володя попросил: «Встань», — она поднялась со стула, не зная, зачем это ему, ведь им и так хорошо. Он сдвинул её пижамные штанишки на бедра и замер, словно ожидая, что она запротестует. Но Настя молчала, и Володя, осмелев, опустил штанишки ещё ниже. Он осторожно подвел её к кровати, и Настя, сжав неожиданно задрожавшие губы, легла на прохладную простыню. Ей хотелось, чтобы он сказал что-нибудь ласковое и нежное, но Володя торопливо снимал с себя одежду, потом вспомнив, повернул ключ в двери, плотно закрыл окно и задвинул шторы. Стало совсем темно, и Настя подумала, что ещё не поздно вскочить и убежать, но Володя уже лежал рядом, положив её голову себе на локоть, и снова целовал, жадно покусывая Настины губы. Но ей было совсем-совсем не больно. Он привалился к ней всем своим телом, и она ощутила себя вдруг маленькой и беспомощной, силы совсем её покинули. Настя тихо, чуть слышно застонала, когда почувствовала его руку у себя на животе и ниже, на том тайном местечке, к которому она и сама опасалась притрагиваться. Теперь уже было поздно что-либо предпринимать, и она послушно приподнялась, когда он снимал с неё трусики.
— Володя, не надо, я боюсь, — прошептала она, но он уже ничего не слышал и ей пришлось подчиниться ему.
Володя жадно приник к её губам и совсем лег на нее, не тяжело — бережно, раздвигая её ноги. Она послушалась, думая лишь об одном — раз так надо любимому Володе, пусть скорее все случится. Она крепко закрыла глаза, оцепенела в предчувствии боли, о которой шептались прошедшие через это девчонки. Володя не торопился, он ласкал её, стараясь нежными движениями смягчить её окаменелость, и она немного оттаяла, но дыхание у неё стало прерывистым, и вся она чувствовала себя совершенно беспомощной.
— Только не кричи… не кричи… — зашептал Володя.
Желание стало нестерпимым, она уже сама старалась лечь так, чтобы ему было удобно. Он попросил её непонятное: «Закуси губки», — но она уже решила, что во всем будет слушаться его, и плотно сжала губы.
— Я боюсь, — шепнула Настя еле слышно.
Он уже входил в нее, вначале медленно, словно на ощупь прокладывая себе тропку, потом сильнее и сильнее. Она попыталась отодвинуться, оторваться от него, но он вдруг сделал резкое движение всем телом и она вскрикнула «Ой!», окончательно провалившись на секунды в беспамятство. Когда Настя снова стала воспринимать мир, Володя часто и быстро двигался на ней, и она, преодолев беспомощность, приподнялась ему навстречу… Всего за одну ночь она стала взрослой.
На следующий вечер Володя спокойно прошел мимо нее, ничего не сказав, — лицо у него было каменное. Настя дождалась, когда девчонки уснули, и толкнулась в его комнату — она была заперта, за дверью было тихо. На утренней линейке им сообщили, что вожатый Володя, к сожалению, срочно уехал в Москву по неотложным личным делам и вряд ли возвратится.
Одна Настя знала, что это за «неотложные личные дела» объявились у Володи. Испугался и предал…
Впервые в жизни её предал мужчина — внезапно и подло. И какой мужчина! Самый первый, в которого она отчаянно влюбилась и без колебаний и сомнений отдала себя всю… Она дала себе клятву, что не станет унижаться, не будет искать предателя Володю. Сказала себе: «Ничего не было», хотя и знала, что это не так, раны зарубцовываются, но шрамы остаются на всю оставшуюся жизнь.
Еще она поклялась себе, что станет знаменитой и однажды, встретив Володю, скажет ему с презрением: «Подлец!» Нет, она ничего не скажет, просто посмотрит так, что тот все поймет…
Кем она будет? Артисткой? Профессором? Поэтессой или ещё кем? Этого она пока не знала. Но обязательно станет очень красивой и знаменитой и её имя будут произносить с благоговением. А настоящая любовь к ней ещё придет…
