— А если женщины не придут?
— Ну, скажешь! Так не бывает.
— А если бригадира нет?
— Подождем.
— Опять ждать. Всю жизнь чего-нибудь ждешь и ждешь, а в резерве ни минуты.
— Что же ты предлагаешь?
— Не маленькие, управимся сами.
— Шутки — потом. Я пошел в контору.
Бригадная контора, старая изба с покосившимся крыльцом, стояла на другом порядке улицы, окна в окна с их новым жилищем. Возле конторы, бригадира поджидая, кучились мужики. Бригадир, Лене сказали, с самой рани уехал в поля и вот-вот должен вернуться на планерку. Мужики одеты были для работы в поле или на скотных фермах — в ношеную, много раз стиранную и штопанную одежду. Лене в своем праздничном наряде стоять рядом с ними показалось неудобным, он отошел в сторонку и стал слушать, о чем балакают колхозники. Разговор был незначительный: посмеялись, как Нюрка Ермакова проспала нынче стадо и провожала корову только в исподнице. Кто-то обмолвился, что не мешало бы дождичка, а то картошка не уродится. Снова оживились, когда какой-то парень сказал, что Мишка Галкин опять напился и опять по пьяному делу угрожал Ивану Андреевичу спалить его избу. Леня заскучал. Но тут он увидел своего друга Вадима Рогожина — тот нес из оврага вязанку чилиги.
«Кажется, он и в самом деле подметать собирается, ну и чудак!»
Временное их жилище — саманную землянку под шифером — сложили недавно, вселить в нее никого не успели.
Да и рано, нельзя еще вселять: подоконников нет, избяная дверь еще не навешена, засиженная воробьями голландка и комья усохшей глины под ногами нагоняли тоску.
И про такой-то кавардак Рогожин сказал спокойно: «Управимся сами». Через минуту Леня увидел Рогожина снова: босой, тот выскочил в проулок, опрокинул ведро с мусором. «Черт те что!» Леня пошел глянуть, что там делается.
От пола до потолка стеной стояла в их землянке пыль, нет, не висела, а стояла. Выметать её не имело смысла — эту жуть надо было отсасывать мощными пылесосами. Но Рогожин — мел… Леня рассердился.
— Не умно, Вадик. Можно ж сделать куда проще и…
— Зато через час примемся за дело, — перебил его Рогожин. — Не коптись, в пыли, тебе кое-что предстоит сделать на людях, — и подал ведро. — Сходи, пожалуйста, за водой.
— Не пойду. Сейчас из каждого окна, из каждой двери на нас самое мало по две пары глаз таращится.
— Ну и что?
Отдуваясь от щекотки в носу, Леня прошел к окну, глянул в сторону конторы: не подъехал ли бригадир. А Рогожин уже надевал шаровары, собирался за водой.
«Пойдет ведь. Ему все нипочем», — подумал Леня и взял ведро.
Колодец с выгнутым журавлем был на задах конторы; Леня шагал через улицу, и от его взгляда не ускользнуло, что мужики все, как один, уперлись в него глазами и притихли. Еще бы: модный галстук и старое помятое ведро! Хорошо еще, что не многие знают, что перед ними сотрудник газеты, тогда хоть бросай ведро и беги. А все из-за его, Рогожина, упрямства! Подвертывался же вариант: одинокая женщина сдавала им добротную обжитую избу — две койки с матрасами, посуда, погреб, колодец под окном. Нет ведь, уперся на своем: «Только в новую!» И давай перечислять: «Во-первых, сами хозяева, а значит, и полная свобода действий; во-вторых, больше окон, а значит, светлее; и в-третьих, сон на полу — самый полезный сон…»
Рогожин поджидал Леню посреди комнаты с тряпкой в руке. Весел он был на зависть.
— Неси еще воды!
— Ты что, собрался пол мыть?
— Да, заодно уж, — и утопил тряпку в ведре. Согнувшись в три погибели, он стремительно пятился от стены к середине комнаты, гнал тряпкой волну жидкой грязи.
«Черт те что», — твердил про себя Леня, на всю улицу звякая порожним ведром. И подумал, что давно они с Рогожиным друзья, а узнавать вот его приходится как бы заново.
Расплескивая воду, Леня проходил мимо окон своего жилища и неожиданно услышал в комнате женские голоса.
— Ребятам, думаем, несподручно, а мы привыкшие.
— Мы с Нюськой нынче выходные, делать все одно больше нечего.
— Пожалуйста, пожалуйста! Разве мы против добровольцев? — радовался Рогожин. — Добровольцам мы рады. Повесели, старина, девушек, а мне кое-куда сбегать надо. — Такими словами встретил Рогожин друга.
Девушек было две: огненно-рыжая, ее звали Полей, другую, по-птичьи шуструю, с прической под мальчишку, — Нюськой. Высоко, под самые трусики заправив подолы платьев, они мыли пол, который оказался из широких свежеструганых досок.
Нюська, то и дело на Леню поглядывая, без передыху рассказывала, и минут через десять Леня знал, что бригадир Карпушин от своей законной худосочной Макаровны перешел наконец-то к продавщице Клаше — и правильно сделал, потому что у них сколько уже лет открытая любовь. Узнал, что в клуб третий раз за месяц привезли кино «Черный бизнес» — зимой это была бы беда, но теперь, как ни говори, лето, стало быть, вечером заведем песняка на выгоне, а если баянист Петька Ракитов из военкомата вернется, можно устроить мировецкие танцы на мосту через Терешку. А еще Нюська сказала, что Поля своего Федьку проводила недавно в военное училище и теперь тоскует.
Поля помалкивала, тараторная Нюська не давала никакой возможности вставить ей хотя бы слово.
Отстучав колесами, под окнами остановилась рессорка, запряженная гнедым сухопарым мерином, и Леня увидел бригадира Карпушина — сухощавого человека лет сорока. Он увлеченно разговаривал с Рогожиным и Лене кивнул издали — не как старому приятелю, а как случайному гостю.
Рогожин достал из рессорки керогаз, понес его в сени; позади него неловко, опасаясь споткнуться и выронить подситок с яйцами, двигался сам Карпушин, под мышкой у него дыбился каравай белого хлеба. А вскоре во дворе появились человек восемь школьников — эти принесли два стола и два стула.
«И когда он все это успел?» — подумал Леня о Рогожине.
Закончившие свою работу девушки умывались на траве под окном: одна поливала на руки из кружки, другая плескалась; брызги разлетались во все стороны, светлыми росинками повисали на траве.
Пол, подсыхая, празднично зажелтел; от досок шел дух свежей сосны; землянка оказалась много светлее и просторнее, чем выглядела вначале, когда всюду была глина и пыль. Даже потолок вроде бы стал повыше.
Рогожин поставил на стол не здешней, а городской купли бутылку вина, насыпал гору дорогих шоколадных конфет и пригласил гостей.
— Лучше б вечером, — сказала Нюська.
— Вечером придумаем что-нибудь поинтересней, — пообещал ей Рогожин.
— Идите-ка, девки, сюда, — сказал Карпушин и налил неполно два стакана вином. — Вот вам от городских ребят за ваши труды. Угощайтесь да ступайте себе по домам.
Девушки в два голоса стали отпираться.
— Всю жизнь, Петр Матвеич, мечтала посидеть за одним с тобой столом, а ты скорей прогонять, — притворно взмолилась Нюська.
— Не прогоняю, а пока что вежливо прошу.
— Ну, Петр Матвеич, ну, родненький… Останемся?
— Ах, Нюська, ах лиса, — засмеялся бригадир, — да я твои шельмовские повадочки наскрозть знаю… Хошь скажу, кто тебе приглянулся? — и метнул взглядом в Рогожина.
— Ну, прям уж сразу и говорить…
— То-то. Стало быть, пейте на доброе здоровье и ступайте себе по домам. У нас тут чисто мужской
