второй летчик-связист, вернувшийся из отпуска, тоже спал, с отвычки к электричеству накрывшись с головой.
— Вписывайся, — сказал Федька.
— Если только до утра. А то спать не на чем, — пошутил Курчев, оглядывая две пустые койки без матрасов — свою и Гришки Новосельнова.
— Пехота в отпуске, — сказал Секачёв, имея в виду парторга. — Так что, вписывать?
— Четыре рубля всего, — усмехнулся Курчев, бросая на свою пустую кровать шинель и шапку.
— Поверю, — насупился Секачёв. — Вон кепор продашь, а то мой сперли.
— А я в чем?
— Лысым будешь, — засмеялся Морев.
— Тише нельзя? — буркнул из угла Залетаев, приподнял голову, но, увидев Курчева, тут же повернулся к стене.
— Женился? — кивнул в сторону летчика Борис.
— Да нет. Совсем присох, — улыбнулся Павлов.
— Я про Зинку спрашиваю, — сказал Борис.
— Ничего, обкрутит, — проворчал Секачёв.
Батя им уже комнату обещал. Забродин в госпиталь лег. Освободилась.
— Что, не женился?
— Кто?
— Кто, кто? Инженер, — рассердился Курчев.
— На Карпенке? Так ведь ты же на ней!
— Я?
— Говорили — ты. Она как взяла у летчика адрес, так сюда не возвращалась. Даже шматье какое-то оставила.
— Иди врать…
— Значит, перевелась просто на другой объект. Жалко. Девчонка ничего была.
— Я тебе, историк, на полку двести впишу, — зевнул Морев, — как раз среднее. Идет?
— Нам татарам, одна муть, — придвинул Борис табурет к столу. Он все еще не оправился от известия о Вальке-монтажнице.
— Сдавай, коммунист, — пододвинул Морев колоду Павлову.
— Сдай на мизер, чтоб больше трех не ловилось, — сказал Борис.
— Ну да! Разве Федя-большевик когда сдаст, — вздохнул Секачёв.
— Чего они тебя так окрестили? — спросил Курчев покрасневшего Павлова.
— Скажи, не зажимай, — подмигнул Морев.
— Да хватит вам, — отмахнулся Федька.
— В партию подал, — напуская важности, пробасил Секачёв.
— Врешь!
— Чего врать? Мы все со смеху чуть в штаны не наложили, а Колпиков ничего — принял. Покажи, чума, кандидатскую корочку.
— Правда, покажи, — попросил Курчев, все еще надеясь, что его разыгрывают.
— В сейфе, — мотнул головой Павлов. — Ну что, мизериться будешь? — уткнулся в распущенные веером курчевские карты.
— Да нет, — Курчев сразу потерял интерес к игре.
Через полтора часа, почти все время пропасовав, он выиграл восемнадцать рублей и, притащив из волховской комнатенки его матрас и подушку без наволочки, скинул сапоги и накрылся шинелью.
— Спишь? — спросил в темноте Федька.
— Ага, — машинально ответил Борис, думая, как завтра встретит его Ращупкин.
— Батя тут чехвостил тебя.
— А тебя? — усмехнулся Борис.
— Меня — нет, меня теперь не укусишь.
— Ну, это как взяться. Ты пить бросил? — спросил младшего лейтенанта.
— Пить — нет, — засмеялся тот, но тут же посерьезнел: — Без корочки офецеру нельзя. Все равно, когда подавать, сейчас или через год. Уж если решил, так лучше сразу… А то ты отсюда выскочил, а мне что — пропадать?..
— За что Журавль ругал? — спросил Борис.
— А так… За все сразу. Трус, говорит. В воздух стрелял, а потом сразу дёру. Говорит, дня лишнего здесь не потерплю. Документы готовы. Как приедет, пусть к начфину идет и все.
7
Утром Борис на развод не вышел. Сидел на койке и меланхолически разглядывал свои сапоги. Волхов уехал в отпуск и чистить обувь было нечем.
Заметив, что пуговица на левом погоне шинели оторвалась, он сорвал погон, а для симметрии и второй. В мятом кителе и бриджах, в невычищенных сапогах спустился к штабу. Никто навстречу не попадался.
Круглолицый начфин сидел в своей комнатенке с каким-то незнакомым мордатым младшим лейтенантом.
— Вот он, — кивнул начфин на Бориса. — С него возьмешь и как раз будет. А ты, Курчев, сдавай удостоверение, бери справку и вот три косых. По вчера рассчитал. За «молчи-молчи» выходное не положено.
Курчев выложил удостоверение личности, взял справку, которая до получения паспорта оставалась его единственным документом, расписался на отдельном листе ведомости и пересчитал купюры. Все были пятидесятками и здорово оттопырили карман.
— Куда кладешь? — усмехнулся начфин. — А ему?
Курчев понял, что мордатый младший лейтенант — это присланный в часть новый комсорг.
— У меня все плачено, — сказал и вынул из нагрудного кармана билет. Ему жаль было разменивать новые купюры.
— За март уплачено, — поглядел комсорг в свою новенькую ведомость, — а за апрель — нет.
— А сколько?
— Полтора процента, — усмехнулся начфин.
— Фью, — присвистнул Курчев. — Не пойдет. Апрель только начался. В Москве заплачу. Да и с выходного не положено.
— Положено со всего, — помрачнел комсорг.
— А мне двадцать шесть стукнуло…
— Что? Продлеваться не будете?
— Нет, — покачал головой Курчев и положил билет на стол.
— Ох и жмот, — восторженно засмеялся начфин, но Курчев не ответил и вышел.
В штабном коридоре, недалеко от тумбочки посыльного, заложив руки в карманы галифе, стоял, будто нарочно ожидая лейтенанта, капитан Зубихин.
— Здравия желаю, — сказал Борис.
— Привет. Освободился?
— Ага.
— Ну, тогда пошли. Чего-то тебе покажу, — взял Бориса под руку. Специально для тебя приехал.
— Еще чего? — вырвал Курчев руку. Ему казалось, что его арестовывают.
— Да не дрожи. Или совесть нечиста?
— В чем дело?
— Ни в чем. Хотел тебе кой-чего показать. А то уедешь и не узнаешь. Пойдем, жалеть не
