— Не надо. У меня есть, — сказала девушка, протягивая билетную книжечку контролеру.
— Вам сейчас на работу? На вашу работу? — поправилась она.
— Да нет… К мачехе. А они рано ложатся. Времени было четверть двенадцатого.
— Я бы на вашем месте все-таки поступала, — повторила девушка. — Или вы делаете удачную карьеру?
— Карьеру? На карьере у меня кирпич. Выше капитана никак не прыгнешь. Да еще трибунал корячится, — прихвастнул, преувеличивая неприятности. — Вот мачехе письмо вез, чтобы в Кутафью башню отнесла. Прошение на имя Маленкова. Теперь по почте посылать придется… В общем, неинтересно… оборвал себя, потому что получалось жалостливо, а какое дело чужому человеку до твоих несчастий?
— Большие неприятности? — помолчав, спросила девушка уже на перроне. Разговор сам собой завязался и не продолжать его было невежливо.
— Да так… В общем, я решил когти рвать — демобилизовываться…
— Вот и поступайте в аспирантуру…
— Нет. Для них писать — себе дороже… Если б еще про девятнадцатый век, я, может, и подумал, но меня сегодняшнее интересует. Ненавижу историю.
— С сегодняшним сложнее, — согласилась аспирантка. — Даже с меня требуют. Просто не знаю, как выкручиваться.
Подошел поезд. Они вошли и стали у противоположных дверей.
— Спасибо, ваш брат обещал написать самые идейные страницы, — не позволила Инга затухнуть разговору.
— Он умеет, — вздохнул Курчев, не желая ругать Алешку. Хвалить же доцента было не за что.
— Да, это неприятная работа, — согласилась аспирантка. — Но у него как-то получается.
— Вранье, как ни переворачивай, все равно вранье.
— Не вранье, а общие места. Их очень трудно излагать так, чтобы звучало не стерто. Нужно все время использовать цитаты, а это унизительно.
— Да, унижения вагон. От вранья и унижение.
— Нет, не от вранья, а от скованности. От обязательной дани. Это не одно и то же. Я чуть не ревела, когда начала писать основополагающую главу. Слова выходят какие-то нечеловеческие…
— Точно, — улыбнулся Курчев. — Но есть мастаки. Я на гауптвахте видел одного такого. В позапрошлом году я сидел по одной глупости на гарнизонной губе под Питером. И вдруг повсюду выключили свет. А в этот день как раз печатали газету, дивизионку. И меня, как самого грамотного, послали крутить в редакции ручку печатной машины.
В редакции двери настежь — лето. Я ручку кручу, а в кабине пропагандист из Ленинграда инструктаж толкает. Как, мол, надо писать передовицы и вообще все статьи. «Я, говорит, товарищи, уже двенадцать лет поступаю так. Я покупаю тетрадки, очень удобные, портативные, вот такие, в переплетах. У меня их уже больше двадцати набралось. Вам тоже советую не пожалеть денег и купить несколько штук. И вот в эти тетрадки я заношу всякие удачные выражения, как например: «твердыня мира», «бастион социализма», «оруженосцы американо-английского империализма», «пропагандистская машина» и другие». Он их насчитал штук сто. Я всех не упомнил, — хитро улыбнулся Курчев, потому что все примеры были взяты из статьи доцента. — В общем, у него был полный набор с прицепом. «Так вот, говорит, — товарищи, я все это записываю в тетрадку. И вот, скажем, мне поручают написать доклад или статью для окружной газеты. Я по-военному отвечаю «слушаюсь» и сажусь писать. И пишу, — сначала черновики. Пишу своими словами. А когда первая часть работы окончена, я вынимаю свои тетрадки и смотрю, какие слова можно заменить на научные красивые словосочетания. Вот для чего нужны, товарищи, тетрадки.»
— Шутите? — засмеялась аспирантка.
— Ей-Богу, нет.
— И считаете, что у вашего брата тоже такие тетрадки заведены.
— А ему зачем?.. — снова вовремя удержался Борис. А хотелось ему сказать, что у Алешки и без тетрадей голова набита дребеденью.
— Всё равно спасибо Алексею Васильевичу, — сказала аспирантка. — Если, конечно, напишет, а не подведет…
— Не подведет. — Курчев поглядел на ручные часы и снова нахмурился. Аспирантке стало неловко, словно это она его задержала у Сеничкиных и вот сейчас останавливала поезд на всех подземных станциях.
— Совсем опоздали? Вам, наверно, стоило попросить Сеничкиных… Или в башне большая очередь?
— Да нет. Там никого. В окошечко сунуть и все. Ни расписки, ничего… Это напротив, в Президиуме, у Ворошилова очередь. А тут, как в почтовый ящик. Сунуть и все… А, плевать! — вздохнул, так как не умел долго расстраиваться. — Наклею марку и пошлю.
— Хотите, я отнесу? — вдруг спросила аспирантка.
— Вы всерьез? — обрадовался он. — Да нет… Неудобно.
— Отчего же? Я каждый день бываю напротив.
— Ах да, третий научный!..
— Он самый, — улыбнулась девушка. — Давайте письмо.
— Ловлю на слове, — осмелел лейтенант и, приоткрыв чемодан, достал конверт.
«Хорошо, — подумал, — что заклеил!»
— Слушайте, — вдруг вовсе расхрабрился, — а машинку не возьмете?
— Тоже туда отнести? — усмехнулась девушка.
— Да нет. Просто у себя дома оставьте. Мне ее сейчас деть некуда. Я мачехе вез. Печатайте сколько хотите…
— А вы в камеру хранения сдайте, — удивилась своей находчивости аспирантка.
— Я уж думал, — покраснел лейтенант. — Но там только пять суток держат, а у меня неделя ареста и еще, наверняка, добавят, — объяснил, смешавшись, боясь, что аспирантка подумает, будто он с помощью «малявки» пытается упрочить знакомство. — Мне раньше чем через двадцать дней не вырваться.
— Да нет, пожалуйста, — уступая напору, сдалась девушка. — Только тогда телефон запишите. Но я редко бываю дома.
— Мне не к спеху. В полку она мне ни к чему.
— А вдруг передумаете и другой реферат напишете?
— Нет, — покачал головой и тут же поезд остановился на станции «Комсомольская».
21
Запахи позднего пустого метро — резкие запахи подтаявшего снега, влажного сукна, мокрого меха и сырой кожи — были последними для лейтенанта запахами города и до одури кружили голову.
— Все-таки как-то неловко, — вздохнул, подымаясь рядом с девушкой по желтой от снега и опилок лестнице.
— Ну, как хотите… — пожала плечами аспирантка.
Он посмотрел в ее лицо, охваченное темно-алым башлыком. Черты были правильными и ресницы длинными, почти как у Вальки Карпенко, но вся она была другая, и лейтенант ее слегка пугался.
— Я всегда считала, что военные — народ решительный, — улыбнулась девушка.
— Да какой я военный, — сказал Курчев. — Но все равно я очень благодарен вам… И за письмо, и за машинку. А то мне ее хоть прямо в урну кидай.
— А я думала, вы ее жалеете…
— Вообще-то жутко жалею. Но сегодня я, как Епиходов… Двадцать два несчастья.
Они поднимались по недлинному эскалатору.
— Записывайте телефон и давайте ваше сокровище, — сказала девушка.
— Я провожу…
